ну короче сегодня еще худе чем вчера ловлю отходняк от успокоительного 37,3 в спину дует кондер когда буду дома - неизвестно работаю ли в субботу - тоже
хуевато - это когда сначала покупаешь энергетики, потому что херачить всю ночь, а потом пачку успокоительного, потому что сегодня трижды затыкался и останавливал руку, чтобы не наорать и ничего не разъебашить нелеля обещает быть очень веселой
Когда-то я писал фичочек на анонимный фестик на сообщество Coulson/Barton
Тащу сюда, пусть будет... Точка соприкосновения ~3500 слов Предупреждение: все живы, более или менее. НО ВСЕ ОЧЕНЬ ПЛОХО. БОЛЬ. СТРАДАНИЕ. НЕБРИТЫЙ БАРТОН
читать дальшеВ полоске солнечного света, падавшей между синих плотных штор, кружилась пыль. Она то медленно опускалась вниз, то резко улетала куда-то в сторону. Резкие порывы ветра били в стекло, задуваясь в щели. Клинт рукой чувствовал, как по полу тянет холодом.
Он лежал на кресле в углу, закинув ноги на спинку и свесив голову вниз. Шея затекла уже давно, неприятно покалывала, от прилива крови глаза болели и упорно закрывались. Но Клинт упорно пялился на деревянный карниз и плотные синие шторы.
Шторы повесил Фил.
На той операции вероятность столкновения была 50 на 50: либо повезет, либо нет. Повезло. Заложников отправили с продовольственным обозом, их охранял всего десяток наемников.Клинт не успел вспотеть, выпустив с крыши чудом уцелевшего дома три стрелы. Двоих сняла Наташа, остальные сдались без боя.
Операция с момента высадки на песчаном плато неподалеку от развалин селения до того, как вертолет оторвался от земли, заняла всего 2 часа 13 минут, задание выполнено, потерь среди личного состава нет.
Клинт не стал задерживаться на базе, сразу рванув домой. Завалился в квартиру в форме, чуть испачкавшейся на пыльных камнях, поставил кейс с луком у стенки и тут заметил ИХ. Шторы, которые закрывали любимый вид на соседний дом и балкон прямо напротив, с цветами в розовых горшках с котятами. Клинт укоризненно посмотрел на агента Коулсона, расположившегося тут же в кресле, в углу. Как всегда по форме: брюки, пиджак, носки черные, рубашка. А вот галстук висел, расправленный, на подлокотнике.
– Фил?..
– Агент Бартон, ваша привычка ходить по квартире практически голым с кинжалами за резинкой трусов привлекает излишнее внимание гражданских. Мисс Форксли из дома напротив уже доложила своим ближайшим подругам, что из ее окна открывается прекрасный вид на ваши мускулистые плечи и шикарную задницу, и даже пригласила их совместно полюбоваться.
– Тьфу ты. Я думал, ты придумаешь более официальную причину, вроде «так вы, агент Бартон, можете стать легкой мишенью снайпера».
– И это тоже, агент.
– Признайся уже, что не любишь солнце в морду с утра, – хмыкнул Клинт. – И ревнуешь.
Улыбка Фила стала чуть теплее привычной вежливой, отзываясь в груди непривычной нежностью.
То, что Фила Коулсона убил Локи, Клинт осознал только тогда, когда пришел в пустую квартиру, когда несостоявшегося правителя отправили обратно в Асгард.
Три дня. Три дня, как Локи в своем мире, директор Фьюри отправил всех Мстителей в бессрочный отпуск. Для этого мира официально существует только Тони Старк, а у Клинта три дня как отняли его собственный. Похорон так и не было, Клинту закрыли доступ на базу, «для его же блага».
Клинт прикрыл глаза на пару минут.
Натренированное тело среагировало инстинктивно еще до того, как разум смог что-то понять. Клинт осознал себя сжавшимся за креслом, на котором только что лежал. Он судорожно сжимал пистолет и целился в силуэт возле окна. Фил стоял в пол-оборота, в привычном строгом костюме и при галстуке. На светлой сорочке расплылось бурое пятно. Клинт читал отчет: посох Локи пробил грудную клетку насквозь, через сердце.
Силуэт исчез. Пистолет выпал из ослабевших рук, глухо стукнувшись о ковролин. Клинт растянулся рядом, перекатившись на спину. Слезы текли сами, а Клинт смеялся, размазывая их по лицу, и не мог остановиться. Он самоуверенно думал, что после стольких лет службы, крови, трупов, взрывов и прочей грязи выдержит все. Но оказалось, что полевому агенту ЩИТа понадобилось всего три дня, чтобы сойти с ума.
*** Утро принесло Клинту головную боль и разворошенное гнездо из собственных безрадостных мыслей. Он подскакивал ночью от каждого шороха за окном, хотя раньше посторонние шумы его не волновали. В зеркале на дверце отражались красные больные глаза, и Клинт спрятал голову под одеяло, чтобы не видеть вывалившуюся из шкафа кучу вещей, сверху которых торчал рукав грязно-розовой рубашки.
У Клинта было много шмоток, которые он надевал всего по разу-два. Большая часть подбиралась для конкретного задания специалистами с базы, да так потом и оставалась в шкафу, что–то привозила как сувениры Наташа. Висело даже несколько костюмов от Армани, специально для светских приемов. О да, Клинт как-то даже побывал на вечеринке Старка, ловил киллера-отравителя. Тот, кстати, оказался премиленькой шатенкой с голубыми глазами. Её в итоге даже взяли постоянным агентом, но существенную часть рабочего времени она торчала в лаборатории на другой базе, что-то химича. Имени Клинт так и не запомнил.
Только эти костюмы да горячо любимые Клинтом футболки содержались в порядке. Последние Бартон тщательно сортировал и даже не забывал вовремя закидывать в стиралку.
В тот раз досталось светлым вещам, и туда же попала новая белая футболка с абстрактным принтом. Стоит ли говорить, что черно-красный рисунок, казавшийся таким качественным, покрасил все вещи в грязно-розовый. Все, включая белую в серую полоску рубашку Фила, которую Клинт по доброте душевной кинул в ту же партию, решив сделать приятное своему уже неделю как официальному партнеру.
Фил понял все очень быстро, сопоставив прячущего взгляд Клинта и развешанные по сушилке вещи однородно-непонятного цвета.
– Агент Бартон, вы…
«Идиот», – осталось невысказанным.
– Фил, я… – Клинт и без того чувствовал себя отвратительно виноватым, а официальный тон обращения не добавлял ни капельки позитива. Будто нет у них никаких отношений, и все до сих пор на стадии «начальник-подчиненный».
– И почему опять агент Бартон?! Агент Коулсон, мы с Вами, вроде как, встречаемся! – вспылил Клинт. Повисла неловкая пауза, но Фил сдался первым:
– Аг… Клинт. Никак не привыкну.
Он подошел ближе, обнял Клинта за плечи и прижался губами к виску:
– Рубашка хоть какая была?
– В серую полоску, – буркнул Клинт, уткнувшись в родное плечо.
– Ну и ладно. Мне всегда казалось, что в ней я еще более мрачный, чем обычно.
Рубашку Клинт оставил себе вместо трофея, демонстративно таская дома на голое тело. Фил всегда ухмылялся, и каждую такую ухмылку Клинт отдельным снимком складывал в голове в папочку «Улыбки Фила Коулсона, которые обычные агенты никогда не увидят».
А теперь рубашка лежала в куче вещей, причиняя иррациональную боль воспоминаниями. Клинт зарылся в одеяло поглубже, отчетливо понимая, что при всем желании не сможет выкинуть эту тряпку на помойку.
***
Клинт бродил по комнате, подбирая вещи с пола по одной, и складывал их на полки или вешал в шкаф. Если заниматься своим делом, не обращая внимания на раздражающую галлюцинацию, та ведь рассеется, так? Вот и Клин старался не смотреть в угол, где в кресле сидел призрак Фила и читал распечатки из синей офисной папки. Но сердце все равно сжималось, заставляя кривиться: персональный глюк Клинта Бартона даже в смерти работал. Работал даже дома, при галстуке, и в дурацких мохнатых тапках.
Тапки подарила Наташа.
В ЩИТе считалось неприличным обсуждать личную жизнь коллег, если только это не оказывалась внезапная связь с членами конкурирующей группировки. Жизнь агентов слишком внезапно могла поменять полярность, поэтому та, другая, жизнь считалась неприкосновенной. Исключение составляли близкие друзья, с которыми связывали и боевые операции, и спокойный отдых после. Для Клинта еще одним исключением стал директор Фьюри. Тот, правда, заметил сам, что агент Бартон перестал занимать стратегические позиции во всех труднодоступных местах базы, перенеся свое «гнездо» в одно конкретное, в кабинет агента Коулсона. Остальное Фил рассказал начальнику лично, за чашкой принесенного Клинтом кофе, чтобы Фьюри перестал прожигать лучника пытливым взглядом единственного глаза каждый раз, когда сталкивался с ним в кабинете.
Поэтому в важный день – месяц стабильных отношений – Клинта сразу с задания доставили прямо домой к Филу, по личному приказу директора, и с бутылкой хорошего виски в подарок от него же. Несмотря на то, что Ник Фьюри был в общем-то большим суровым негром, мужиком он был неплохим. И за своих переживал. Клинт его за это сильно уважал, и плохо о начальнике старался не думать.
Особенно вслух.
А дома уже ждал вкусный ужин – редкий, надо признать: Фил готовить умел, но не любил; Фил во все еще непривычном домашнем легком свитере и джинсах и неприлично радостная Наташа с двумя объемистыми пакетами на коленях. Она, кстати, узнала все следом за директором, ибо скрывать от подруги официально заверенный вышестоящими инстанциями факт – непрофессионально. Наташин подарок – тапки в виде мохнатых монстрячих лап – Фил надел сразу и с явным удовольствием, переправив их позже в квартиру к Клинту. Свои кожаные, похожие на птичьи лапы, Клинт оставил в квартире любовника – в них было удобно бесшумно скользить по Коулсоновскому паркету и ковровым дорожкам.
Подарки с намеком от агента Романофф пришлись обоим по душе. А Фил в мохнатых тапках выглядел до безумия родным и домашним. Клинт даже думал сделать фотографию и подарить директору Фьюри на Рождество. В качестве доказательства своих серьезных намерений.
Цепляясь взглядом за вещи, Клинт вспоминал только хорошее. Собственный поток мыслей превратился в слайд–шоу, сопровождение к лекции «Какой счастливой может быть жизнь полевого агента в отнюдь не полевых условиях».
На квартире Коулсона он после победы над Читаури так и не был. Клинт взялся за ручку входной двери, но почему–то обернулся и посмотрел на призрака. Тот все так же сидел в кресле, не меняя позы, и теперь смотрел прямо на Клинта.
Что ж, пришлось признать, что к своим недостаткам полевой агент ЩИТа может добавить еще и трусость. Клинт стянул кроссовки, зацепляя носком одного пятку другого, и вернулся в спальню. Страх, что призрак может исчезнуть, если уйти из квартиры, оказался сильнее. Собственные же больные галлюцинации пугали Клинта сейчас гораздо меньше безысходного одиночества.
*** Через несколько дней Клинт взял себя в руки и, наконец, побрился. Мозги упорно цеплялись за привычные моменты из жизни «до»: гладкий подбородок, легкий и чуть терпкий запах лосьона, ощущение чужого присутствия в квартире. Клинт почти привык к молчаливой фигуре, которая тактично оставалась за дверью, если он шел в ванную или курить в форточку на кухне.
Фил поступал точно так же: упорно считал себя старым для быстрого секса в душе, и давал Клинту право упорядочить собственные мысли никотином – курил тот редко, и только когда действительно нужно было взвесить «за», «против» и просчитать последствия. Как ни крути, жизнь агента накладывала сильный отпечаток на ход рассуждений, а чрезмерная импульсивность и необдуманность могла стоить жизни. И не только своей.
Клинт потушил окурок в глиняной пепельнице, привезенной с первого задания, из веселенькой командировки в Уругвай.
Ее Клинт спер на спор из бара, под – внезапно – одобрительным хмельным взглядом Фила. Тогда он уяснил для себя несколько важных вещей. Во-первых, все перешептывания других агентов, что Фил Коулсон робот, они могли засунуть себе в задницу: тот был вполне не прочь выпить немного за успешное завершение операции и вел потрясающие диалоги на любые темы. Во-вторых, у Фила Коулсона в дополнение к дежурным улыбкам имелись вполне дружеские, сдержанное чувство юмора и покровительственное отношение к мелким выходкам. В-третьих, Клинт понял, что никто из тех агентов никогда не узнает настоящего Коулсона: такая честь выпадала только тем, кого он курировал лично. А таких было очень и очень мало, и Клинт так и не смог понять, почему Коулсон выбрал его.
На другом задании Клинт украл в гостинице черную кружку с шутливой надписью “Big BOSS”, прямо во время встречи с владельцем этой самой гостиницы, из кабинета. Владелец, кстати, оказался тем еще гадом.
Кружку Клинт подарил тогда еще для него агенту Коулсону, а тот купил еще одну такую же. Первая теперь стояла дома, в «гнезде», а вторая – на кухне Фила. Привычка пользоваться в быту одинаковыми вещами казалась Клинту милой.
Они ведь так и не съехались вместе на одной жилплощади, считая, что у каждого должно быть свое место, где можно побыть в одиночестве. Нормальные люди их бы не поняли.
Черная кружка стояла на барной стойке, но Клинт не помнил, чтобы доставал ее их шкафа. А призрак стоял рядом, несмело протянув к лучнику руку.
Фил и несмело. О, Клинт бы много отдал, чтобы действительно увидеть такое, но сейчас только покачал головой. Пустота в сердце отозвалась внезапным спазмом, и закружилась голова.
Клинт прикурил еще одну сигарету и отсалютовал камере в углу кухни, над шкафом. Он прекрасно знал, что все происходящее в квартире транслировалось напрямую в башню Старка, но ничего с этим не делал. Ему было все равно, а команде так спокойнее. Наташа и без того звонила каждый день и порывалась приехать. Но Клинт не отвечал на звонки, посылая в ответ сообщения, и попросил дать ему еще пару дней. Как раз закончатся сигареты, и придется либо все-таки выползти из «гнезда» к остальному миру, либо попросить Таш его навестить.
Кэп и Тони слали смс, на которые не нужно было отвечать, со сводками по восстановлению города или собственными комментариями. Клинт был им обоим благодарен: отвечать банальности на вопросы о самочувствии у него не было сил, да и врать, что все в порядке, не хотелось. Потому что он был НЕ в порядке. Время и одиночество должны были либо вылечить, либо окончательно свести с ума.
Собственная затворническая жизнь почти с каждым возникающим вопросом ставила перед ним выбор.
Клинт закурил третью, когда его глюк вздохнул и вышел в коридор. Так поступил бы реальный Фил.
***
За окном темнело. Клинт валялся на кровати, совершенно не зная, чем себя занять. Призрак не появлялся, и без него становилось тоскливо. Если подумать, то каждая вещь в доме была связана с Филом. Не только потому, что он мог к ней прикасаться. Он высказался по поводу каждой понравившейся, мягко и ненавязчиво, и так же мягко поменял то, что казалось ему неудобным. На фоне Фила Клинт чувствовал себя показательным примером отсутствия рациональности.
Вот кровать, например. Белая деревянная кровать на толстых квадратных ножках. Без всяких изысков, надежная и мягкая. В каталоге она значилась как двуспальная, но при желании на ней можно было спать и вчетвером. Клинт заказал ее сразу, как получил квартиру, выкинув еще хороший диван на помойку. Чудо заняло почти треть комнаты, что вполне компенсировало в его глазах цирковое детство и тонкий матрас на полу старого вагончика на колесах. Фил одобрил кровать коротким кивком и улыбкой, а потом решительно занял правую сторону, что была дальше от окна.
Ноутбук от СтаркИндастриз слабо освещал комнату затемненным экраном. Сквозь неплотно задернутые шторы Клинт видел, как в комнате мисс Форксли из дома напротив загорелся свет.
Клинт закрыл глаза: кровать и мисс Форксли – он так и не узнал у Фила ее имени – были отдельным приятным воспоминанием.
Мисс Форксли жила в соседнем доме, но Клинт постоянно сталкивался с ней возле своего подъезда, в магазине неподалеку, куда ходил за продуктами и иногда – за сигаретами. Девушке на вид было лет двадцать, она мило улыбалась и пыталась завязать диалог.
Почему-то Клинт был уверен, что Фил давно в курсе про настойчивые заигрывания. И поэтому не удивился, когда в первый за две недели совместный выходной услышал сначала осторожный скрип кровати, а затем – легкий шелест раздвигаемых штор. В рабочие дни Фил уходил рано утром, чтобы заехать домой сменить костюм, хотя пара его рубашек с самого начала отношений хранилась в шкафу на полке на полке, старался не шуметь и не будить. Но Клинт по профессиональной привычке все равно просыпался и прислушивался к происходящему в квартире, пока не щелкнет дверной замок.
Клинт приоткрыл один глаз. Подушка, в которую он уткнулся носом, мешала обзору: Фил прятался за шторой и что-то высматривал на улице. Наконец Фил ухмыльнулся, и Клинт быстро притворился спящим. На плечо легла рука, мягко, но настойчиво перевернув на спину. Первый поцелуй Клинт почувствовал на скуле, довольно улыбнулся и сонно пробормотал:
– Доброе утро.
– Тшшш…
Фил не дал ему начать болтать, затыкая требовательным поцелуем. Клинт позволил себе потянуться и с удовольствием ответил, обняв любовника и проведя руками по обнаженной спине. Но все же, приоткрыв глаза, не смог удержаться от смешка: Фил показывал в окно средний палец.
Фил Коулсон. Фак. Даме: с балкона противоположного дома на них во все глаза пялилась мисс Форксли, судорожно сжав в руках горшок с петуньями. И если она не ушла сразу, то дальнейшее должно было надолго отвратить юную мисс от навязчивого флирта с незнакомцами: неторопливый секс стал логичным продолжением утренних поцелуев и объятий.
Фил признал потом, что представление получилось несколько жестоким, но Клинт был уверен, что тот нисколько не сожалеет. Агент Коулсон, который раскаивается в том, что отстаивал свое? Не смешите. И, признаться честно, Клинту льстило, что Фил считал его «своим».
Внутреннее чутье устало молчало, хотя Клинт чувствовал на себе пристальный взгляд. Он нехотя открыл глаза, рассматривая призрака, который устроился на другой стороне кровати. Его персональный глюк казался обеспокоенным чем-то, вежливо улыбался, совсем как Фил, но попыток дотронуться больше не предпринимал.
Клинт косо улыбнулся. Странно, какие выверты подсовывало его подсознание: очеловеченная галлюцинация-призрак, которая вела себя так, будто к мыслям самого Клинта не имела никакого отношения, сопереживающая, молчаливая, но при этом настолько реальная, что сложно было удержаться и не протянуть руку. Наверное, пристальный взгляд Клинт тоже себе придумал, чтобы ноющая пустота в груди хоть немного утихла.
– Знаешь, я, наверное, совсем тронулся, раз пытаюсь с тобой разговаривать, – тихо начал Клинт и испугался собственного голоса: так обреченно и жалко. Он не говорил вслух несколько дней, общаясь с внешним миром через смс.
– Иногда мне кажется, что ты действительно он. Но тебя не может быть, я тебя придумал. Но с тобой легче. Фил больше не улыбался. Клинт выставил перед собой руку, чтобы не видеть глаз Коулсонаи затаившуюся в них боль, которую он сам – в этом он был уверен – и придумал. Рука не дрожала.
– Я не знаю, как буду жить, если ты тоже исчезнешь. Любить мертвых больно.
Клинт закрыл глаза. Он все-таки заговорил с ним. И если в башню Старка транслировали и звук, то скоро в квартиру должна была нагрянуть команда Мстителей с санитарами за спиной. Слетевший с катушек агент опасен, Клинт это прекрасно понимал и даже не собирался мешать, когда его запрут в четырех стенах с узким окошком под потолком. Или с решеткой вместо одной стены, чтобы проще было общаться с посетителями.
Наверное, лучше второе. Если попросить, то директор Фьюри по старой дружбе не откажет.
Галлюцинации не осязаемы, Клинт помнил эту нехитрую истину даже в полусне. Наверное, ласковое прикосновение к волосам он тоже себе придумал. *** Клинт разучился смотреть на часы, ориентируясь по свету за окном и собственным ощущениям. Солнце закатывалось, окрашивая кухню в бардовый через открытое окно. Сегодня в квартире было почти привычно, почти НОРМАЛЬНО, личная галлюцинация почему-то не появлялась, и Клинт раскрыл все окна, ежась на сквозняке. Он боялся, что даже призрачного Фила больше не увидит. Холод немного отвлекал от тоски, взгляд переставал скользить по квартире, надеясь выхватить из пространства знакомый силуэт.
– Да вы психованный мазохист, агент Бартон, – криво поприветствовал себя в зеркале Клинт. Горячи душ хорошо прогревал закоченевшие мышцы, сеанс идеотизма можно было считать успешно завершенным. Клинту показалось, что он приходит в себя, и может как-то существовать дальше.
Пар оседал на холодные кафельные стены, собирался каплями и стекал вниз. На запотевшем зеркале проступал отпечаток ладони и адрес. Клинт судорожно вцепился рукой в раковину, отстраненно понимая, что стоит на чистом упрямстве: ноги дрожали и подкашивались, удары сердца отдавались звоном в голове. Он тер глаза, которые щипало от мыльной пены.
Сколько бы Клинт не уверял себя, что у него галлюцинации и он все сам себе придумал, сейчас он был точно уверен в двух вещах: в квартире посторонних не было уже несколько дней, и на зеркале остался отпечаток руки Фила. Буквы и цифры отпечатались в памяти, а Клинт не мог пошевелиться, хотя мозг лихорадочно вспоминал, где находится искомый адрес.
В джинсах, валявшихся тут же в ванной на полу, надрывались AC/DC. Клинт чуть не пропахал носом пол, приземлился на колени и достал телефон из штанов. Голос Старка заорал на всю громкость устройства:
– Бартон, ты не псих, мы тоже его видим. Ты сейчас…
Клинт выронил телефон и сорвался с места, на ходу натягивая грязные шмотки, чуть не упал в коридоре, пытаясь одновременно застегнуть джинсы, влезть в кроссовки и найти по карманам курток ключи от Коулсоновской Акуры. Та стояла под подъездом с того вечера, как боги Асгарда отправились домой.
В салоне машины неуловимо пахло одеколоном Фила. Клинт на пару секунд закрыл глаза, глубоко вздохнул и медленно завел мотор.
Он понимал, что с трясущимися руками и бешено колотящимся сердцем водитель из него откровенно хреновый и опасный для окружающих. Но безумная надежда держала в напряжении похлеще адреналина.
Клинт ехал по навигатору, самой короткой дорогой, стараясь не нарушать правил. Одинаковые домики пригорода слились в одну монотонную стену. У дверей небольшого пригородного госпиталя, окруженного низкой светлой оградой, предсказуемо ждал Ник Фьюри.
– Сэр? – Клинт кивнул, сжимая кулаки, но бить морды не рвался. Субординация и подчинение вышестоящим уже прижились на уровне рефлексов.
– Идемте, агент Бартон. Так было нужно.
Клинт шел по пустым больничным коридорам следом за директором Фьюри, прокручивая в голове разные варианты: слишком тяжелое ранение, потерю памяти, даже кому. Но ни один из них не объяснял, почему Клинт видел Фила. И, по словам Тони, не только он.
Фьюри остановился перед зеркальной стеной, за которой было практически темно. В слабом свете приборов было видно, что к Филу Коулсону подключен всего один датчик, посылающий на монитор данные о сердцебиении и мозговой активности.
Призрак материализовался сбоку от Клинта и обменялся кивками с директором Фьюри: Клинт видел их отражения, но не мог заставить себя повернуться. Его Фил был там, за стеклянной стеной, и в то же время стоял за спиной. Вполне реальный и почти осязаемый: Клинт чувствовал его руку на плече, почти невесомую, но она была.
– Посох Локи сработал странным образом, отделив от тела его нематериальную составляющую. Душу, если хотите, и разум, – голос Ника Фьюри звучал на периферии, упорядочивая новыми фактами сумбурные мысли в Клинтовой голове. Он несколько дней не держал в руках лук, одной стрелы хватило бы, чтобы раскрошить стекло, чтобы оказаться там. Но Клинт знал, что нельзя. Фил учил, что если сам не обладаешь нужной информацией, нужно полагаться на тех, кто знает больше, при условии что ты им доверяешь.
Клинт доверял, потому что доверял Фил. Доверял даже сейчас, потому что Фил-призрак-глюк-душа… его Фил взглядом просил не делать глупостей.
– Агент Коулсон появлялся только рядом с собой и с вами, поэтому все наши действия в итоге были согласованы с ним напрямую. ЩИТ только недавно столкнулся с использованием магии, поэтому мы обратились напрямую к экспертам. Тор так же посоветовал не предпринимать ничего и не ставить никого в известность, пока он не вернется на Землю вместе с Локи. Агент Бартон, надеюсь, вы понимаете всю серьезность и исключительность данной ситуации, чтобы не совершать необдуманных поступков. В случае изменений вас обязательно известят.
– Есть… сэр, – выдавил из себя Клинт и съехал лбом по холодному стеклу. Он пока еще не знал, что делать и сейчас, и дальше, но в нем появилась уверенность, что все еще может быть хорошо.
читать дальше– Агент, вам пора. Надеюсь, вы осознаете всю меру ответственности. Ни вам, ни мне не хочется, чтобы агент Коулсон так и остался нематериальной сущностью, – голос директора Фьюри эхом отражался от пустых стен больничного коридора. В этом крыле не было других пациентов, кроме Фила. Сейчас они шли вдвоем с начальником, сам Фил, будто вспомнив что-то важное, испарился. Почти безумие – думать «Фил» сразу и о призраке, и о теле в отдельной палате.
Клинт не заметил ни медсестер, ни докторов, только нескольких агентов ЩИТа в качестве охраны по периметру. Он, в принципе, даже понимал, почему выбрали тихую клинику в пригороде – куда легче официально отрядить в командировку несколько человек из медицинского блока, чем в этом самом блоке на базе кого-нибудь спрятать. Игра в секретность среди секретных агентов. Смех.
В голову постепенно закрадывалось понимание, что в воду, которую почти насильно влил в него ФЬюри, что-то было подмешано. Клинт чувствовал себя странно, будто тело частями было не его. Напряжение немного отпустило, но дрожавшие руки пришлось спрятать в карманы – уж очень пристально рассматривал его Фьюри. В ушах неприятно шумело, перед глазами немного расплывалось: вести в таком состоянии машину он бы не смог – врезался бы во что-нибудь.
– Я понял, директор, – прервал Клинт увещевания. – От меня никто ничего не узнает.
– Старк?
– Разберусь. Что было в воде?
– Сильное успокоительное. Для вашего же блага. И легкое снотворное. Выспитесь.
– Ну да, ЩИТ все делает во благо, – хмыкнул Клинт, придержав в голове менее лестные выражения. Нельзя хамить старшим по званию, нельзя, Фил бы не одобрил.
– Неуместный сарказм, агент Бартон.
– Простите, сэр.
– Домой вас отвезет агент Романова. Завтра вы нужны мне на стрельбище. Отпуск закончен.
– Есть, сэр.
Может, так оно и правильно. Теперь, когда Клинт точно знал, что Фил – не глюк больного воображения, можно будет ждать возвращения Тора и отвлечься работой, а не выть от тоски в собственной квартире. И Фил будет появляться рядом даже вне квартиры, интуиция Клинта никогда не подводила.
– Если будут изменения или новости – вы узнаете первым. Если что…
– … то я был на обследовании, и вы признали меня годным к дальнейшему несению службы. Спасибо, сэр! – бордо гаркнул Клинт, улыбаясь специально для ждавшей его возле ступенек Таши. Он протянул ей ключи и запрыгнул на пассажирское место.
– До завтра, директор.
Навешать лапши на металлические уши Старка и поговорить с Филом, когда он появится. Домой.
***
Наташа всю дорогу молчала. Клинт знал, что она за него переживала, но сейчас она только отстраненно смотрела на дорогу, замкнувшись в себе. На вопрос, что же случилось, она только покачала головой и сказала, что сама разберется. Как всегда. Умная самостоятельная девочка. И такая же одинокая, каким Клинт чувствовал себя без Фила.
Они расстались у подъезда, где была припаркована машина Таши, так же без слов. Клинт ободряюще улыбнулся. Мелочь, казалось бы, но так можно было показать напарнице и подруге, что уж о нем–то точно можно сейчас не беспокоиться.
Дома – внезапно – ждал запах свежесваренного кофе и Тони Старк. Последний хозяйничал на кухне так легко и активно, будто жил здесь, вместе с Клинтом.
– Мистер гений-миллиардер-и-еще-куча-народа в одной консервной банке умеет варить кофе? – поддел Клинт, падая на стул. После мирной поездки от клиники спать хотелось еще больше – спасибо Фьюри. Тони сел напротив, протянул полную чашку и отпил из своей.
– Да я вообще самый прекрасный и удивительный. Хочешь шаурмы? Ее я тоже умею готовить. Только натуральные компоненты. От них не глючит. Давно не ел шаурму – вот и повело, похоже. Так ты точно не хочешь?
– Старк, – начал Клинт, но Тони и сам замолк как-то слишком быстро. – Ты можешь сколько влезет взламывать архивы ЩИТа и искать информацию, но с кем бы ты там не видел то, что видел,..
– Со Стивом.
– … что видел с Кэпом, пожалуйста, ничего не делай. Никто не знает, с чем мы столкнулись и что делать.
– Чего мы тогда ждем? – Старк выглядел непривычно серьезным. Его «мы» Клинт не ожидал, хотя и знал, что Тони не такая жопа с ручкой, какой хочет казаться.
– Тора с Локи.
– Вот сука.
– Ага, – Клинт залпом допил кофе. – Не знаю, как ты, а я намерен пару часов подрыхнуть. Отпуск закончился.
– Это такой толстый намек, чтобы я отсюда катился?
Клинт кивнул и растянулся на столе, подложив руку под щеку:
– Фьюри, гад, подсыпал мне снотворного. Для моего же блага.
Старк заржал.
– И выруби камеры в душе и спальне. Подрочить нормально не даешь.
– Заметано, птичка. Рад, что ты в норме.
– И не распространяйся.
– Не дебил, – проорал Тони уже из коридора. Замок тихо щелкнул.
Вряд ли Клинт был в норме, но ему определенно стало лучше. Он завернулся в одеяло и наконец-то провалился в сон. Разговор с Филом отложился на неопределенное время.
*** Один из полигонов Нью-Йоркской базы ЩИТа был завален массивными булыжниками, щебнем, бревнами, засыпан песком. Своеобразная пересеченная местность на 250 000 квадратных метров закрытого помещения. Куски скальной породы были вмонтированы даже в стены, а с потолка слепило искусственное солнце – несколько десятков огромных неоновых светильников за тонкой мелкой сеткой и чуть голубоватым стеклом. В таком свете помещение казалось зловещим и будто живым, затаившимся в ожидании новой жертвы.
Клинт любил именно этот 12-й полигон, потому что здесь можно было прятаться под самым потолком, оставаясь невидимым с земли, удобно было перебираться из укрытия в укрытие. Кроме него никто не рисковал гнездиться под самым потолком. Клинт чувствовал себя королем этого места.
Сейчас он прятался у дальней от входа стены, поджидая новичков, кандидатов в будущие полевые агенты, которых Фьюри обещал прислать ему в жертву. На камне, на расстеленном тут же куске брезента, лежали новые стрелы. В бумажке-приложении Тони обещал улучшенный стабилизатор, увеличивший дальность полета и точность. При попадании прототипы должны были выдавать несильный разряд тока. Хорошая штучка на попугать и поиграть. И ведь Старк, скотина усатая, даже не намекнул, что работает над новыми стрелами. Клинт любовно поглаживал наконечники и оперение, решая, какими веселенькими сюрпризами можно оснастить малышек, если испытания пройдут успешно.
В наушнике тихо пискнуло. Клинт осторожно выглянул из убежища и заметил троих мужчин, почти бесшумно скользнувших из открывшейся двери. Двое принялись озираться по сторонам, ища вероятную цель, а третий скользнул за камень, и Клинт почти потерял его. Почти, потому что знал полигон почти как себя самого, и отследить противника в знакомом ландшафте мог легко. Но тут сработал эффект неожиданности: из нескольких десятков новеньких, которых ему довелось обстреливать по приказу начальства, этот был первым, кто, вместо восторженных взглядов по сторонам, прятался. Похоже, к нему стоило присмотреться и вывести из строя первым. Ну или из вредности не дать добраться до флага на стене без проблем.
Клинт прикинул расстояние: 500 метров не так уж много для него и его лука, но к новым стрелам еще нужно пристреляться. Ближе, еще ближе. Тень скользила между камней, почти перетекая по ландшафту. 400 метров, 350. КЛинт прицелился и выпустил стрелу. Четко в плечо.
Фигура пропала на пару секунд, а потом Клинт случайно заметил ее уже в десятке метров от места попадания. Хорошо. По противоположной стене скользнули пули – оставшиеся двое пытались обнаружить его местонахождение. Нет, с этими точно скучно.
– В кого сейчас попадет стрела – выходит из игры до моего следующего указания, – сурово сообщил Клинт в микрофон по громкой связи. Голос пронесся над полигоном, заставляя парней внизу замереть на пару секунд. Времени вполне хватило, чтобы снять обоих неумех сразу: две стрелы одним выстрелом, тетива скользнула по руке между двумя ударами сердца, будто забирая их с собой.
Клинт с каждым выстрелом заново влюблялся в момент, когда разжимал пальцы – и стрела начинала путь. Вроде бы от тебя больше ничего не зависит, но вместе с тем стрела это лучник, они бесполезны друг без друга.
А третий участник уже почти добрался до его «гнезда», вычислил как-то по трем черным, а значит почти невидимым тут, стрелам. Хорош.
Клинт перебрался на другой выступ, потом еще дальше, засев над черным флагом с эмблемой ЩИТа. Паренек осторожно озирался, думая, похоже, как – и нужно ли – забраться наверх. Клинт знал, что с земли его перемещения незаметны, скользнул подальше от флага на другую сторону и выпустил еще одну стрелу. Наконечник звякнул о камень за спиной у клинтовой последней жертвы.
– Нечего там торчать, тебя ждет флаг, – хмыкнул Клинт по громкой связи и перебрался опять в нишу над флагом. Камень нависал где-то на метр над древком, и чтобы забрать флаг, нужно было зайти под уступ.
Клинт спрыгнул вниз и наставил на новичка пистолет:
– А вот потеря бдительности может стоить жизни.
Афроамериканец, лет 30 на вид. Его глаза смеялись, и сейчас на полигоне он играл. Играл так же, как сам Клинт всегда играл на поле боя. Не с чужими жизнями, но со своей. Клинт улыбнулся и опустил пистолет:
– Имя, агент.
– Сэм Фалькон Уилсон, сэр.
– Клинт Хоукай Бартон. Ну что, второй этап? Или погоняем ваших напарников?
– Согласен на второе. Сэр.
– Вы справа, я слева. Стрелять по ногам, но не попадать. Начали.
Сокол, значит. Сэм Клинту понравился, может выйти отличный агент. Об этом парне нужно рассказать Нику, когда тот вернется в строй.
*** Коулсон и кабинет всегда шли в голове Клинта неразделимой ассоциацией. У ЩИТа была не одна база, и даже не две. Во многих крупных американских городах были собственные лаборатории и полигоны, тренировочные комплексы. Личные помещения сотрудникам отводили не на всех. Но на каждой базе, на которой успел побывать Клинт, у Фила был свой кабинет, с необходимым минимумом мебели и высоким шкафом-сейфом. Содержимое последних оставалось тайной.
Больше всего Клинт любил этот кабинет, на второй Нью-Йоркской базе, которую Локи не успел разрушить. Он был самым обжитым и самым удобным: в углу стоял низкий диван с темно-синим матерчатым чехлом на нем, рядом – встроенный в стену шкаф, в котором Клинт без боя отвоевал себе полку. Да, иногда ночевать приходилось прямо на работе, и если Фил отказывался идти спать на нормальную кровать, отбиваясь стопкой отчетов и безумно важным руководством, то Клинт мстительно устраивался на диване и засыпал, наблюдая, как агент Коулсон сосредоточенно перекладывает бумаги.
В этом кабинете прописалась еще одна кружка, которую Клинт увел со стола самого директора под насмешливым взглядом Фила. О, это был вызов. А разноса не было, потому что пропажу посудины Фьюри не заметил. Ну или Коулсон прикрыл пернатую задницу своего любовника, что тоже вполне могло случиться.
Клинт сидел на стуле для посетителей, выжидая. У него давно был свой пропуск-ключ от всех кабинетов Фила. Где еще ловить призрака, как не здесь?
Фил появился в кресле за столом, в домашних – о да, тех самых монстрячих – тапках, в домашнем же свитере и с отчетом в руках.
– Тебе надо в отпуск, – Клинт устроил подбородок на краю стола, на сложенных руках.
В желтоватом свете настольной лампы – такой, как в фильмах про копов 30-х годов – Фил выглядел почти привычно, ну разве что никогда бы не пришел в офис в чем-то, кроме строгого костюма. Он улыбнулся уголками губ и поднял указательный палец , мол, подожди минуточку. До боли знакомый жест: когда отчет не настолько срочный и важный, чтобы выставить Клинта из кабинета, но закончить его все равно нужно. Наконец, последний лист лег сверху стопки.
– Почему ты или директор Фьюри не сказали мне, что ты настоящий? Я же с ума сходил, ты видел, – Клинт говорил без злости или обвинения, сейчас, видя Фила в кресле напротив, ему было впервые за последние дней десять спокойно. Их беседа – односторонние шарады – расслабляла получше таблеток.
Во взгляде Фила читалось явственное «я сообщил, как только понял, как».
– С ним ты тоже переписывался через зеркало?
Фил вздохнул. Он принялся писать что-то на призрачном листке призрачной ручкой, потом положил его на стопку белой бумаги. Клинт увидел, как на чистой поверхности проступают синие буквы.
Перечитывал их несколько раз, но смысл ускользал. Такого же быть не могло.
«Теперь понимаешь? У каждого предмета и существа своя нематериальная сущность, и сейчас я могу с ней контактировать так же, как ты с реальным миром. Этому нужно было научиться»
Наконец Клинт кивнул:
– И Фьюри сразу навесил на тебя отчеты?
Фил кивнул в ответ и беззвучно засмеялся, а потом дописал внизу: «Он не принял отставки».
– А… – Клинт несколько секунд думал, как бы сказать то, что вертелось в голове. Еще один проблеск надежды, вполне возможный метод быть рядом, раз Фил так легко управляется с немат-как-ее-там. – Ты же можешь так вынуть и меня?
Глядя на помрачневшего любовника, Клинт понял, что сморозил глупость. Или хуже.
– Прости, неудачная шутка. Мне пора, извини.
Клинт сбежал из кабинета, не дожидаясь, пока ему напишут, какой же он идиот. Предложить Филу грохнуть его собственными руками. Идиот, идиот, идиот.
Бесцельное шатание по коридорам базы не помогло упорядочить мысли, зато в нише на 12-м полигоне стало немного лучше. Гнездо убаюкивало. Почему-то за те сутки с небольшим, которые Клинт не видел Фила, он пребывал в состоянии эйфории: что нужно немного подождать, что Фил вот тут в больнице, что он жив, что еще немного – и все будет как раньше. А тут…
И снова крутились сомнения, что может не получиться, что что-то пойдет не так, что придется снова выбираться из ямы собственного одиночества. Учиться снова летать. И ведь совсем не факт, что если Клинта подстрелят на какой-нибудь операции, они с Филом будут вместе. Ведь там магия Локи, а тут… А тут будет просто Клинт, специальный агент ЩИТа, погибший от случайной пули. Скорее всего, он просто исчезнет.
Пальцы сомкнулись на древке Старковской стрелы, но сил собрать себя в более-менее адекватного человека, встать и сделать еще один пробный выстрел, не было. Клинт Бартон снова боялся.
*** Телефон разрывался под самым ухом приторной Caramelldansen. Клинт ненавидел эту песню, поэтому и поставил ее на звонки директора Фьюри: тот почти никогда не звонил сам, для того, чтобы строить агента Бартона, у него существовал специальный агент Фил Коулсон. И для того, чтобы передавать поручения – тоже.
– Бартон на связи, сэр.
– Машина будет у подъезда через 8 минут. Собирайтесь, агент, Тор со спутницей прибыл, их скоро доставят в клинику. Фьюри отключился, а Клинт несколько секунд ненавидел Тора, которому вздумалось прибыть в 5.17 утра.
Оставшиеся семь с чем-то минут он экстренно собирался. Тор, Фил, призраки и Локи смешались в голове в вялый калейдоскоп воспоминаний. И спутница. Почему спутница?!
Клинт запрыгнул на переднее сидение черного Шевроле. Неплохой выбор маскировки: машина для среднего звена, надежная. В относительно благополучном районе она смотрелась вполне естественно. Правда, не когда отъезжала от дома в 5 утра на полной скорости, но это мелочи.
– Я решил, что вам следует там присутствовать.
Фьюри гнал по пустому городу, не обращая внимания на светофоры. Смысла в этом не было никакого – все равно без Тора ничего не будет.
– Почему не вертолет, сэр?
– Громко. И вертолет отправился за Тором. Не паясничайте, агент.
– Хорошо, сэр.
Клинт уткнулся в стекло. Знакомый путь до клиники снова слился в единую серую стену. Судьбоносное утро. Неизвестно, закончатся мучения Клинта или начнутся по новой.
Фьюри не пустил в палату. Кивнул на диван для посетителей возле двери, самолично принес кофе. В нормальной керамической кружке.
– А то обольетесь.
Клинт хотел ляпнуть что-то про человечное начальство, но слова застряли в горле. Поэтому он пил мелкими глотками горький черный кофе, сосредоточившись на собственных пальцах, сжавших кружку. Кофе пах как нормальный кофе, перебивая слабый запах хлорки, которой тут, похоже, мыли пол.
Тяжелые шаги Тора разносились по коридору эхом, их дополнял звонкий цокот каблуков. С каждой секундой Клинт все отчетливее понимал, что если не случится чудо, то он совершит какую-нибудь глупость. Большую. Что Старку со всеми его выпендрежами и не снилось. А потому уйдет из ЩИТа, потому что каждый день видеть привычные стены и не находить Фила будет невыносимо.
Девушка, вставшая на шаг позади Тора, была очень на него похожа: светлые волосы, голубые глаза, похожие скулы. Руки, плечи и грудь – четвертый, не меньше – покрывал доспех, на поясе висел кнут. Боец. Сильные руки, твердая даже на каблуках походка, шрам от ножа под подбородком. Клинт профессионально подмечал детали. С такой связываться – только издалека, со своим колчаном за спиной и луком в рука. Но кто знает, вдруг она и стрелы отобьет.
– Приветствую вас, благородные митгардцы, – начал Тор. Перебивать и торопить его было бесполезно. – Мы прибыли в вашу обитель на помощь. Это дочь моя, благородная дева Труд.
Блондинка коротко склонила голову.
– Ну да, труд дело благородное, – ляпнул нервно Клинт. – Постой, у тебя есть дочь?!
– Агент Бартон…
Под угрожающим взглядом единственного ока Фьюри Клинт сдулся и замолчал.
– Я понимаю твою скорбь, лучник. Но валькирии провожают падших воинов в Асгард и могут рассказать, что случилось.
Фьюри распахнул дверь в палату, приглашая всех зайти. Фил стоял рядом со своим телом, Клинт встал рядом, слушая объяснения Тора вполуха. Труд водила над телом руками, иногда замирая над разными участками.
– Дух и тело связывает нить. Если нить рвется, земной человек умирает. Но пока дух соединен с телом, он может вернуться обратно. Посох Локи не дал нити порваться, но запретил духу сына Коула вернуться. Валькирии могут соединить дух и тело снова.
Валькирия отошла на пару шагов. Не было никаких взрывов, звуков, вспышек. Фил-призрак исчез, а рука Фила, до этого без движения лежавшая на покрывале, дрогнула.
Клинт опустился перед койкой на колени, уткнулся лицом в одеяло. Так просто. Почти две недели мучительного полубредового одиночества и всего несколько минут на то, чтобы все исправить.
– Клинт, посмотри на меня.
Голос Фила. Тихий, почти ровный. Но Клинт слышал в нем беспокойство. Слышал так отчетливо, как если бы Фил кричал. Господи Боже и все асгардские боги тоже, как же он скучал по этому голосу.
– Я буду сильно глупо выглядеть, потому что расплачусь, – пробубнил КЛинт в одеяло.
– Тогда просто останься.
Клинт слышал, как Фьюри, Тор и его спутница вышли из палаты. А Фил гладил его по волосам и тихо рассказывал, как его бесила невозможность прикоснуться. КОНЕЦ
Нет, я не понимаю, как можно откровенную ХУЙНЮ называть отличнейшим коллажом. Ну ок, спишем на то, что все любят разные фломастеры но блин не до такой же степени
На МАКСе было охуенно, но мы вымокли нахуй поэтому на др кэпа я не попал а меня насквозь мокрого увезли в Королев несмотря на разницу в росте размер с Лэндером у нас одинаковый поэтому я сейчас в сухих шмотках сижу на чьей-то кухне в гостях с Лэндером и родственниками
29.08.13 Как же меня прет писать Джона-Леонарда.... части 10 и 11
03.08.13 Да, меня несет. Часть 9
02.07.13 Перестал насиловать моск и продолжаю писать как привык
29.06.13 Надо перестать себя насиловать и потом переписать весь текст в нормальном времени хД
28.06.13 Я пишу хрень. Но мне в общем-то пофиг хД
20.06.13 В моем случае такие рассказы называют сублимацией, да
19.06.13 ЛЭНДЕРБЛЯ Мой чертов кроссоверный Стартрековский хэд-канон не дает мне покоя и обрастает подробностями...
читать дальшеОн чувствует руку Джима на своей шее, потом пальцы скользят ниже по позвоночнику. - Что ты ему за это пообещал? - Боунс смотрит на Спока, который заблокировал выход из каюты. Технически он может легко убрать его с дороги, технически может. Но тогда это будет похоже на бегство. - Что дам изучить себя. Джим прижимается губами к его плечу. - А потом - тебя.
Джон ненавидит искусственное солнце, которое начинает светить в окно каждое утро в 7.15. Здесь, в лазарете на искусственном спутнике Марса, невероятно скучно и невероятно стерильно. В луче света не кружится даже несчастная пылинка. Он ловит себя на тоске по запаху крови и шорохам за спиной, на которые не обратишь внимания – и тварь тебя разорвет; он скучает по нескольким часам персонального ада на Марсе.
Джон чувствует, как дуреет в четырех стенах, и ему начинает казаться, что у него трансформируются кости и все-таки отрастают шерсть и клыки, несмотря на веру сестры в его непогрешимость. Саманта проходит реабилитацию тут же, в соседней палате; доктор в странной круглой шапочке и с бегающим взглядом – Джону каждый раз, как видит его, иррационально хочется хорошенько приложить того о ближайшую поверхность – обещает поставить ее на ноги к концу месяца. Сестра просит его не рыпаться, ее голос успокаивает, умоляет, раздражает, будто тысячи маленьких противных мух вьются вокруг и мешают связно думать. Он выслушал ее доводы трижды, но с удовольствием теперь не слышал бы еще лет 10.
Иногда Джону кажется, что Саманта приказала ему остаться в соседней палате со стерильно-белыми стенами, приказала лежать на койке и раз за разом вспоминать смерть родителей и чудовищ, в которых превратились ученые, приказала остаться. По правде, он такого не помнит, но когда злится – становится легче.
Официально его ни в чем не обвиняют, последний осмотр показал, что физически он здоров, теоретически – он может сесть на ближайший шаттл до околоземной орбиты и исчезнуть, но знает, что при первой же попытке его остановят и под благовидным предлогом вернут обратно в палату.
Под кожей зудит, словно 24-я хромосома все еще перестраивает организм под себя, но Джон знает, что придумывает себе проблемы от скуки.
– Вот это ты попал, Гримм, – говорит он по утрам своему отражению, пытаясь найти хоть один признак собственной ненормальности. Раны рубцуются через сутки, через пять на месте шрамов остаются бледные розоватые пятна.
Отчет о последней миссии, на которой он убил своего капитана, так и лежит на коммуникаторе, в папке «Жнец», но Джон знает, что никогда его не отправит.
Их отпускают ровно через три недели: две недели карантина плюс неделя на окончательное восстановление ноги. Саманта ходит ровно и не хромает, но Джон идет на шаг позади и наблюдает внимательно, чтобы успеть подхватить.
В коридорах холодно. Система поддерживает постоянную температуру в 16 градусов, и кроме мерного гула установок и человеческих шагов не раздается ни звука. Под новую лабораторию генетических исследований отвели целый корпус, доктору Гримм разрешили самостоятельно подобрать нужный персонал и не жалеть средств на закупку нужных реактивов и оборудования.
Прямым приказом из штаба Джона сразу после выписки назначают личным охранником доктора Гримм и старшим лаборантом. Не мешает ни брошенный университет, ни явное презрение к принимавшим их в научном центре на околоземной орбите чиновникам, ни военная карьера. Справки и все необходимые документы присылают курьером через час после окончания встречи. Джона удивляет, как много значит слово его сестры для идиотов их министерства.
Выбеленный затылок Саманты, склонившейся над монитором или микроскопом, приходится наблюдать по 4 часа без перерыва каждый день, пока она проводит тесты, увеличивая физические нагрузки, заставляя бегать, отжиматься, прыгать на месте. Джон, обвешанный датчиками с головы до ног, иррационально улыбается, принимая сестру за константу, за точку стабильности в новой пока еще реальности, где нет командера и сосредоточенной рутины от увольнительной до увольнительной.
Следующие 12 рабочих часов после тестов они вдвоем копаются в образце Джоновой крови. За три недели они успевают восстановить почти все результаты исследований доктора Кармака, колбы с искусственной плазмой с 24-й парой хромосом заполняют всю полку в маленьком прозрачном контейнере с собственной термо-системой. Открывающий ящик код знает только Саманта.
Оставшиеся в сутках 8 часов и почти 40 минут он спит, проваливаясь в красноватую темноту без сновидений, запирая входную дверь на личный код.
Джон иногда жалеет, что лаборатория находится не на Земле или хотя бы не на спутнике. Всегда красная поверхность Марса, которую он видит из окна собственной комнаты, вызывает стойкую жажду крови, приглушаемую – постоянно – хорошей дозой американского виски. Очередной ящик он мстительно заказывает на счет сестры.
Через три недели в лаборатории появляются новенькие, рабочее время Джона сокращается до 9 часов, а на освободившиеся три доступ в помещение с центральным компьютером ему запрещен. Он проводит время в спортзале, иногда – в комнате отдыха между корпусов, флиртуя с молоденькими стажерами других служб. Особенно он любит связисток: они много болтают и не обращают внимания на его угрюмый вид и отвлеченный взгляд. Флиртом и парой чашек кофе все и ограничивается. Джон уже научился контролировать силу своего нового старого тела, знает его возможности, но не доверяет собственным мозгам. В голове противно смеется Эшер.
Все снова летит к чертям, когда Саманта вдруг обнаруживает, что Джон перестал стареть. Она просто подсовывает распечатку последних данных вместо утреннего кофе и смотрит, пока он внимательно читает. Половина химических цепочек вызывает в памяти размытые определения из университетских лекций, термины – если упустить неизвестные – ничего не объясняют.
- Твои клетки заменяют отмершие новыми почти сразу. Ты сможешь прожить сотни лет.
Джон молчит и смотрит на отчет.
- Мы можем найти лекарство от старения! Ты и я! Наши родители нами бы гордились!
Джон молчит. Хотя Саманта внешне спокойна, Джон чувствует, что она ненавидит. Ненавидит его так, будто он отобрал у нее самое ценное, самое дорогое, саму суть и смысл жизни. Что-то, что предназначалось не ему. Неприятное чувство, взявшееся из ниоткуда, скребется под коркой мозга, и заткнуть его не получается, даже когда за сестрой закрывается дверь.
Больше Саманта с ним не разговаривает. Исследования продолжаются в старом направлении, лишь двое ученых – самых надежных, видимо – копаются в хромосоме с другой стороны. Джону как старшему предоставляют все новые данные, он помогает по мере сил.
Он не может остановить исследования, уже – не может, но пока что может контролировать. Он заново изучает генетику по электронным конспектам, по старым видеоматериалам сестры, он учит все, что упустил, когда бросил институт.
Они с сестрой снова разговаривают, иногда по вечерам смотрят вместе фильмы. Внутренний голос голосом Эшера мерзко твердит, что он рано успокоился, она просто усыпляет его бдительность. Джону не хочется, чтобы вечера заканчивались, и не хочется, чтобы Эшер, черт возьми, оказался прав.
Через полгода их небольшой группе удается замедлить регенерацию клеток, потом еще и еще. Можно было бы продлить человеческую жизнь всего лет на 50. Не так много, но уже не мало. Если бы не мутация.
Джону как-то удается убедить Саманту, что при нынешнем уровне развития медицины можно добиться удлинения жизненного срока и без перестройки генетического кода. Они вместе уничтожают данные исследований – благо, те хранились только на главном компьютере и его дублере.
Джон наизусть помнит формулы и реакции, все, которые вели в тупик, все, которые увенчались успехом. Он смог бы написать все удаленные данные в любой момент дня и ночи. 24-я пара хромосом улучшила не только физические, но и умственные способности.
Саманта помнит только итоговые реакции, и этого достаточно обоим.
Через несколько дней Джон случайно узнает, что двое ученых, работавших с ним, погибли в результате несчастного случая. Он боится спросить у Саманты напрямую, почему.
Возможная правда пугает, заставляя сбежать на Землю на ближайшем шаттле, которые он ненавидит почти до дрожи. Его никто не преследует, никто не гонится, никто не пытается остановить. То же неприятное чувство под коркой, забытое на полгода, твердит, что если понадобится – Саманта найдет его, смени он документы хоть сто раз.
Внутренний Эшер оказывается прав. А он… Он никогда не сможет убить сестру.
В памяти остаются обрывки: очередной шаттл, или грузовик, или пыль под колесами старого внедорожника. Сколько человечество будет существовать – столько и будет утопать в войнах. А добровольцы всегда найдутся. Кишащие живностью леса Новой Гвинеи сменяют пыльные камни Палестины, святой земли, где вместо воды растения подпитываются людской кровью. На смену льдам Аляски (Господи, здесь-то что наркоторговцы забыли?!) накатывают волны Средиземноморья.
Везде одно и то же солнце. Оно садится и встает везде одинаково. Ну, может, чуть меняя окраску неба. Он воюет со своими, с людьми. Это проще, понятнее. Это знакомо и не страшно. Когда Джон отстреливается от очередной засады, то со злорадством думает, что делает мир чище.
Когда он остается один в тишине полевой палатки и закрывает глаза, то видит только закопченный ствол фазера и кровь, запекшуюся, пыльно-красную, как Марс, с которого он сбежал.
Когда во время очередного рейда его напарник падает рядом с обугленной дырой там, где раньше билось сердце, Джон понимает, что пора остановиться. Он может убивать вечно. Тех или этих – не важно. Команда будет меняться, а он так и останется один. На смену адреналину и собранности приходит тоска, и оставшихся троих повстанцев он расстреливает, не глядя. Некстати вспоминается Саманта.
Джон отказывается от нового контракта, который ему – очень вежливо и настойчиво – в третий раз приносят прямо к дверям. Виски кажется ответом на все вопросы Мира разом. Он хлебает из горла, сидя на полу, даже когда пальцы на ногах начинают замерзать. Мимо окна, мерцая рекламными огнями, проносятся пассажирские аэробусы.
К середине бутылки «случайная» смерть двух ученых становится действительно случайной. Его отпускает, жизнь перестает казаться пустой и темной. У него все еще ест сестра, которая любит его и ждет, что непутевый брат вернется. Так просто убедить себя в чем угодно, когда отчаянно хочешь поверить.
- Я соскучился. Где ты сейчас? – короткое голосовое сообщение отправляется по личному каналу связи. Саманта присылает новый код доступа каждый месяц вот уже больше трех лет подряд. И Джон впервые решает им воспользоваться.
Через два часа внизу ждет синий автомобиль с эмблемой научной ассоциации, дорогая игрушка на водородном двигателе, пережиток прошлого.
Джон отдает ключ от своей однушки соседке и привычно просит полевать чахлый кактус на кухне. Кто знает, когда он вернется.
Саманта рассказывает, где и что находится в Главном Исследовательском корпусе, так коротко, будто уже уверена, что Джон останется, и сам узнает все, что нужно.
Он идет за сестрой по коридорам и краем сознания отмечает, что перед ними расступаются сотрудники, словно его блондинистая сестренка – важная шишка.
- Столовая, вот то серебристое здание в окне – второе общежитие, - Саманта, не останавливаясь, тянет за руку вперед. – Мое здание сразу за ним. Отсюда не видно.
Джона коробит от явного собственничества и превосходства в ее голосе.
- Доктор Гримм! – Джон оборачивается на окрик, только когда Саманта тыкает его пальцем в бок. Кажется, подбежавшая девушка работала с ними на Марсе. Мутный образ всплывает в памяти: младший научный сотрудник, потом – личная помощница сестры, незаметная, тихая. Она всегда приносила ему кофе, если он вдруг оставался в лаборатории после восьми. Кларенс? Или Клара? Как же ее, черт возьми, звали?
- Доктор Гримм, как хорошо, что вы вернулись! Вы же теперь будете работать с нами, да?
- Я… ээээ,- Джон хмурится в ответ на ее искреннюю радость. Саманта рядом снисходительно улыбнулась:
- Карла, зайдешь ко мне после смены? Нужно кое-что обсудить. Если Джон успеет отдохнуть, мы попросит его к нам присоединиться. Да?
Джон на автомате кивает. Точно, Карла.
- Она отличный специалист. И ты ей нравишься, - говорит Саманта, когда они остаются в коридоре одни.
Джон снова кивает. Отличный специалист и фанатик науки - такой Джон Карлу помнил на Марсе.
Вечером они ожидаемо напиваются в кабинете Саманты, втроем.
Скелет Люси и ее ребенка стоит сбоку у стены, под стеклом.
- Я забрала их, как сувенир, после того как базу продезинфицировали. Остался только мертвый генетический код, ничего полезного, - Саманта наливает себе еще виски. Джон по привычке пьет из горла. Мысли хаотично крутятся в голове, а отец же всегда учил обращать внимание прежде всего на детали.
- Дети изначально не расположены к добру или злу, - вдруг тянет Джон. Какая-то идея проскальзывает ужом, и он никак не может сжать пальцы на хвосте. Рассуждать вслух куда удобнее.
- И?
- Сколько пар хромосом у них было?
- У Люси и ее ребенка – по 24, - подала голос Карла, оторвавшись от рассматривания чего-то на дне своего бокала с вином.
- Тогда проблема естественного отбора через мутацию становится бесполезной. Какова вероятность, что ребенок родился уже с 24-й парой? – Джон чувствует, что его несет. Мысль извивается в руках, он не знает, что озвучить первым. – Вы проверяли ребенка на мутирующий фактор?
В кабинете повисает тишина.
- Я говорила, что ты зря бросил институт.
В занавешенном алкогольным дурманом мозгу Джона резво начинает проясняться. Голос Саманты становится вкрадчивым. Тихо стукается о столешницу толстое стекло ее стакана. Джон крепче сжимает горлышко бутылки и понимает, что рассуждать вслух было идиотским решением.
- Ты здесь меньше суток, а уже выдвинул теорию. Мы о таком и не думали.
- Эй, я не собираюсь становиться отцом ради твоих дерьмовых экспериментов!
- Тебе и не нужно. Твой биологический материал…
- Ты что, хочешь… Да катись к черту! – Джон вылетает из кабинета, нарочно хлопая дверью. Она же сестра. Она не станет…
Карла декорацией остается у стеклянной витрины со скелетами.
Джон останавливается за очередным поворотом. Стены вновь обретают приятную размытость, когда еще несколько глотков виски опаляют горло.
Саманта назначает Джону оклад больше того, что был у него в армии. Представляя его коллективу, она говорит что-то про его нестандартное мышление, новые теории. Никто не смотрит косо, не перешептывается за спиной, и Джон быстро вписывается в работу.
Весь день он изучает сводки отдела, в который его назначили, задачи, которые тут пытаются решить. Диаграммы, химические реакции и прочая научная лабуда доставляют радость. Джон, наконец, понимает, как глупо поступил, бросв институт за месяц до защиты диссертации. Здесь, среди микроскопов, сложных дорогих установок и проблем мутаций раковых клеток ему становится по-настоящему хорошо. Он прикидывает, что нужно еще два-три дня, чтобы до конца понимать, на какой стадии исследования и какие опыты повторять не имеет смысла.
Карла приходит к нему вечером после смены, нерешительно мнется на пороге комнаты. Джону хочется смеяться, но сама мысль горчит так, что сводит скулы. Он на 200 процентов уверен в том, зачем она пришла и кто ее послал.
Саманта, похоже, пытается сохранить видимость добровольности. Она знает, что Джон не станет орать на неповинную девушку, которую угораздило попасть между братом и сестрой. А его колит чувство вины за то, что Карла, возможно, в него действительно влюбилась.
Саманта добьется того, что ей нужно, днем раньше, днем позже. Джон понимает все ее доводы, но принять их мешают гордость и отвращение к тому, что он – всего лишь удавшийся эксперимент.
Джон опускается в кресло и разводит руками, мол, делай то, за чем пришла, и отстраненно понимает, что под белым форменным халатом у Карлы нет белья. Это пошло, но будит воображение. Он впервые позволяет себе смотреть на нее, как на женщину.
- Это была моя инициатива, - у Карлы тихий и нежный голос. Она опускается перед ним на колени и расстегивает ширинку. Джона против воли заводят неторопливость и четкость ее движений. Возможно, секс ей удается даже лучше науки.
Карла обхватывает головку губами и поднимает голову. У Джона перехватывает дыхание: радужка пронзительно-голубая даже в желтом свете лампы.
- Линзы? – вырывается невольно. Карла легко качает головой и берет глубже. Джон откидывает голову на спинку и наконец просто наслаждается, вцепившись в подлокотники, запретив себе трогать ее темные волосы и задавать ритм. Словно боится спугнуть.
Он кончает ей в рот, и Карла сплевывает сперму в пластиковый контейнер. У двери она поворачивается и виновато улыбается. Джон кивает, что все нормально.
Початый бурбон на комоде кажется спасением от идиотских мыслей, но Джона впервые в жизни выворачивает после первого стакана. Он держит голову под струей холодной воды, но от отвращения к себе его снова тошнит. Остатки алкоголя растекаются из опрокинутой бутылки по полу.
Карла возвращается минут через двадцать – подсказывают Джону внутренние часы. В комнате стоит удушливы запах разлитого алкоголя, лужа и не думает высыхать. Джон лежит на кровати, раскинув руки, и смотрит, как Карла нерешительно открывает окно, впуская свежий воздух. На девушке все тот же халат, только волосы больше не собраны в хвост, а стекают по плечам и волнами крутятся на концах.
- Не обижайтесь на Саманту, доктор Гримм. Она хотела, как лучше.
Джон качает головой. Он знает сестру гораздо, гораздо дольше.
- Просто Джон. Зачем ты вернулась? – глаза немного щиплет, но Джон убеждает себя, что это от алкоголя. Он чувствует себя новобранцем, играя с Карлой в вопросы-ответы.
- Саманта сказала, что у вас склонность к самокопанию.
- Ты, - поправляет ее Джон.
- Ты, - соглашается она. – Я хотела бы продолжить. Ты против?
- Нет, - Джону улыбается. Ему нравится, что она перестает стесняться, когда получает разрешение, нравится ее легкий эгоизм, как она озвучивает свои желания. Как становится раскованнее, седлая его бедра и стягивая с него футболку. Ее грудь приятно округлая, мягкая, Карла стонет, когда он сжимает пальцы, и выгибается навстречу. Она сует ему в руку презерватив и сбрасывает халат на пол.
Джон подхватывает ее за бедра и опрокидывает на постель. С ней хочется быть нежным, ведь она такая хрупкая, такая красивая сейчас, с алеющими скулами, растрепанными волосами и закушенной губой.
Карла остается с ним до утра.
Исследования в лаборатории набирают обороты, а Карла все время рядом: коллега, помощница, любовница. Джон почти забывает о 24-й паре марсианских хромосом и начинает чувствовать себя обычным ученым и человеком.
К концу месяца он наглеет настолько, что требует у Саманты недельный отпуск для него и Карлы. Сестра – как он узнает случайно – невеста директора, с которым он никак не познакомится, поэтому их отпускают без проблем.
Глядя на улыбку Карлы, когда та брызгает в него морской водой, Джон чувствует себя счастливым.
Саманта приходит в лабораторию, когда Джон перепроверяет результаты последнего эксперимента, сверяя с предыдущими данными. Он отрывается от распечаток на звук запираемого изнутри замка. В комнате, кроме него и сестры, никого нет.
Саманта кладет на стол металлический контейнер с прозрачной крышкой, в нем – шприц с прозрачной жидкостью.
– Что это? – спрашивает Джон для галочки.
– 24-я пара без мутации. Скорость регенерации и восстановления меньше, чем у тебя, но на мой век хватит. И с небольшим изменением в параметрах физической силы.
Саманта присаживается на край столешницы и ждет реакции.
– Зачем ты мне ее принесла? – Джон тоже ждет.
Саманта вздыхает и подставлет руку:
– Давай. Я могу сама, но справедливо будет, если вколешь ты.
Джон кривится и откидывается на спинку кресла:
– Где ты видишь справедливость?
– Ну может в твоих мозгах что-то щелкнет и ты перестанешь делать вид, что марсианские хромосомы тебя не касаются.
Джон осторожно вертит шприц в пальцах, рассматривает жидкость на свет.
– А если что-то пойдет не так? – ему не хочется думать, что мутация еще возможно. Даже если теория была ошибочна, сестра ен стала бы подставляться, если бы не была уверена в результате. То, что она пришла – всего лишь дань, вывернутое выражение уважения.
– Ты меня пристрелишь.
"Я сделала тебя, теперь ты сделаешь меня такой же, или убьешь," – читает Джон в ее взгляде и понимает, что она права. Впервые за долгое время они смотрят друг другу в глаза.
Саманта достает браунинг: маленький, "женский" пистолет, начало 20-го века. Таким, хоть и трудно держать в мужской руке, убивают с близкого расстояния насмерть.
– Он не заряжен, – скорее спрашивает, чем утверждает Джон.
– Хочешь проверить?
Вместо ответа он осторожно прокалывает иглой вену. Выпускает жидкость медленно, надеясь, что Саманте не очень больно. Все-таки он солдат и немного ученый, а не доктор.
Он успевает подхватить ее до того, как она упадет на пол, потеряв сознание. Аккуратно устроив Саманту в собственном кресле, Джон впервые чувствует ее: слабым маячком на краю сознания, теплым живым огоньком.
Минуты текут, а Саманта все еще лежит в кресле, иногда вздрагивая. Она возвращается в реальность резко, хватая ртом воздух, будто только вынырнула из толщи воды. Вот, значит, как оно выглядело со стороны.
– Ты в порядке?
– В полном.
– Тебя проводить?
– Нет, дойду. Завтра начнем тесты.
У выхода она поворачивается.
– Спасибо.
– За что?
– Что ты мой брат.
Она уходит, и огонек в сознании Джона удаляется и пропадает совсем. У него уже есть теория, что бы это могло быть.
~8.1~~8.1~ Перед глазами – электронное табло. Джон, плохо еще соображая, считывал данные: радиационный фон в норме, воздух пригоден для дыхания, температура окружающей среды плюс 14 градусов. И внизу мелкими буквами приписка: для разблокировки замка приложите палец к индикатору.
Крышка плавно отъехала в сторону, пискнув и повиновавшись отпечатку пальца. Ледяную кожу, которой коснулся поток теплого воздуха, неприятно закололо. Джон знал, что выведение пациентов из криогенной заморозки должно проходить в присутствии специалистов и обязательно хотя бы одного медика, но у него, похоже, не было выбора. Голова немного кружилась, стены двоились, но организм быстро восстанавливался.
Под ногой хрустнуло стекло. Джон не понимал, что происходит. Он помнил установку криокамер во всех лабораториях, угрозу какой-то войны, о которой рассказывала сестра, исследования новых образцов окаменелостей с Марса. Еще была Карла за спиной и ее рука, почти невесомо касавшаяся плеча, а дальше – темнота. Карла… Где Карла и Саманта?!
То, что он все еще находится в лаборатории, Джон понял только по расположению стен. На месте той, в которой находилось панорамное окно, сейчас валялись уродливые обгоревшие глыбы. На фоне голубого неба, пересекаемого тонкими полосками перистых облаков, мертвый скелет третьего общежития Научной Ассоциации казался песочной декорацией.
Джон кутался в лабораторных халат, ежась от каждого порыва холодного ветра. Под ногами валялись куски бетона, разбитые стекла, толстый слой серого налета покрывал обломки лабораторной мебели. И никакого оборудования. В углах, в тени, лежал грязный, не успевший растаять, снег. Джон помнил себя осенью, а сейчас, похоже, была уже весна.
Среди разрухи и черных пятен застарелого пожара на стене нереально ярко блестел новенький – чистый! – экран. И над ним надпись белой краской.
Жнец, когда проснешься – звони.
Монитор зажегся, как только Джон коснулся поверхности пальцем. В мозгах все еще клубился туман, и мысль о том, что звонить неизвестно куда может быть чертовски опасно, немного запоздала.
- Авторизация завершена. Добро пожаловать в систему, доктор Гримм.
Приятный механический голос перечислял биометрические параметры его тела, пульс, возможное физическое истощение.
- Если вы желаете совершить звонок доктору Саманте Гримм, нажмите иконку на рабочем столе.
Он не успел позвонить: в проеме разрушенной стены зависла небольшая летающая капсула – Джон таких никогда не видел; боковая дверь поднялась вверх, и Саманта кивком головы пригласила внутрь.
Сестра показала ему кладбище. Научная ассоциация выкупила участок земли и похоронила тех, кто погиб в Центре, когда грянул неожиданный ядерный залп.
На белой мраморной табличке Карлы были высечены лилии. Джон положил рядом подсолнухи – ярко-желтые маленькие солнца, декоративные. Не те великаны в Айдахо, среди которых Карла, смеясь, от него пряталась.
- Ты был для нее главной ценностью.
- Я знаю.
Он должен был что-то ответить. Он знал, он все знал, и иногда жалел, что не мог дать ей всего, что она заслуживала. Он не верил, что действительно ее любил. Но сейчас, глядя на ее могилу, он чувствовал только пустоту рядом с огоньком, которым в сознании светилась Саманта.
- Я всегда буду тебя ждать.
Саманта пошла по гравийной дорожке к выходу, оставив рядом с Джоном небольшой кожаный рюкзак.
Солнце всполохами показывалось из-за быстрых облаков. С побережья тянуло йодом . Ветер доносил крики чает и лязг подъемников и якорных цепей.
В кармане лежали новые документы на имя Джона Бейтса. Его сестра, Саманта Бейтс, была главой Научно-исследовательской Ассоциации, одного из крупнейших научных центров Америки. Он был ее братом, волен делать, что хочет; и с ее связями перед ним лежал весь мир.
Мир, в котором он был никому не нужен.
Джон разучился ценить время. Люди менялись, погибали, старели и умирали, а он учился всему, что мог удержать в голове: языкам, науке, механике. Всему, до чего мог дотянуться, оставаясь одиночкой, ни к кому не привязываясь.
Сестра присылала новые документы, когда для старых он начинал выглядеть неправдоподобно молодо. Джон чувствовал ее рядом каждый их общий день рождения, но даже не пытался встретиться.
Первый контакт дал новые возможности. К миру людей добавились инопланетные расы – не сухие окаменелости, а живые – теплые и холодные – тела. Джон открывал для себя новое, теряясь в круговороте и дыша им.
А потом что-то щелкнуло. Времени больше не существовало - оно слилось в единый поток и потеряло точки-остановки и смысл.
Джон брел по новенькому шоссе, уходившему куда-то за горизонт, к далеким горам. Навигатор показывал только кубометры сухого песка на многие километры вокруг. Где-то глубоко в душе слабо теплилась надежда поймать попутку и доехать до ближайшего селения. Джону не улыбалось снова ночевать в пустыне с кактусами и мимопроползающей и мимопробегающей живностью, даже в теплом спальнике. Даже под защитой противомоскитной сетки.
Многие поселения после ядерной воны так и не восстановили, их посеревшие, местами обугленные останки украшали однотипные пейзажи вдоль проложенных заново трасс. Их названия были только возле белый – мертвых – точек на картах.
Скелета явно строящегося здания на экране навигатора не было. Джон на всякий случай проверил себя трикодером: пульс и давление в норме, температуры нет. Да и апрельское солнце показывалось из-за облаков слишком редко, чтобы создавать миражи.
Через час с небольшим он набрел на несколько добротных деревянных домов около большой фермы с заправкой и маленьким магазином при ней. Джон постучался в ближайший дом и напросился на ночлег.
Хозяин, Харрисон МакКой, бойкий невысокий мужчина где-то за пятьдесят, строил для небольшого поселения церковь и говорил, что если закончит к концу года, то на рождество уже приедет святой отец и проведет службу. Следующим же утром Джон вызвался помогать. Всяко лучше, чем брести бесцельно по пустыне.
Пара дней сменилась неделей, первая неделя – второй. Неспешность и размеренность жизни в затерянной деревушке успокаивала и затягивала. По вечерам они вдвоем сидели на веранде дома, неспешно потягивая купленное на заправке пиво и негромко разговаривая обо всем: политике, новом курсе медицинского страхования, погоде, но в основном – о людях. Старик Харрисон рассказывал байки из жизни, а Джон, чем больше слушал, тем отчетливее понимал, что хоть и прожил гораздо дольше, но знает о жизни в разы меньше, чем этот не старый в общем-то еще человек. Может все потому, что Харрисон ценил жизнь гораздо больше, потому что та была скоротечна; а может и потому, что после вынужденной заморозки взаимоотношения интересовали Джона куда меньше.
- Как думаешь, почему я этим занимаюсь? – спросил старик МакКой однажды вечером.
Джон повернул голову: остов церкви черным силуэтом оттенял пламенеющий закат. Стены они уложили уже почти на два метра и даже местами забили щели смесью мелкой стружки и неизвестного Джону строительного клея. Чуть в отдалении чернел добротный крест.
- Не знаю. Было бы проще нанять рабочих и технику, - Джон отпил еще глоток. Горечь на языке, сухой воздух и подсвеченное красным окружение – все вместе вдруг напомнило ему Марс.
- Такие вещи нельзя давать технике. Они же для души, для людей. Их надо строить с душой, и только тогда они станут Храмом. Я поздно это понял.
Джон кивнул, хотя мало что понимал в чуждой вере в Бога. Его религией сначала было оружие, потом – на долгое время – наука, которой поклонялась Карла. А сейчас он, наверное, не верил ни во что.
- Когда-то у меня была жена, - продолжил Харрисон. – Каролина. Лет двадцать назад. Она погибла в аварии вместе с нашим нерожденным сыном. Она всегда верила, что все, что Бог не делает с нами – все к лучшему. Но к лучшему для кого, а?
Джон пожал плечами и отвернулся, не знаю, что ответить на неприкрытую, застарелую боль и тоску. Да и сложно верить в Бога, которого никогда не видел и чьи заповеди нарушал столько лет. Закат таял всполохами на редких облаках, размывая очертания далеких гор и такого же далекого города у их подножья. Только огни разгорались все ярче.
- Меня не было рядом, чтобы помочь. Или чтобы умереть вместе с ними. Может, когда я закончу, мне станет легче.
- Да вы эгоист, - ляпнул Джон, не подумав, и испуганно обернулся. Хотел шуткануть, бля, но не в такой же момент! Ему уже было стыдно – вдруг обидел.
- Как и все люди. Замаливать грехи нужно, хотя бы ради самого себя, - усмехнулся Харрисон. – Но знаешь, сынок, имеет смысл замаливать только то, что ты сам считаешь грехом. Иначе это лицемерие.
От яркого заката осталась только тонкая коричневатая полоска над самыми горными пиками. Харрисон цедил свое пиво и насвистывал какую-то бойкую мелодию. Он называл Джона сыном, и от этого становилось по-домашнему тепло. Джон уже не помнил, когда ему было так спокойно. НЕ_одиноко.
- А если бы я действительно стал вашим сыном? – идиотская мысль сорвалась с языка прежде, чем Джон успел ее додумать. Всего третья бутылка пива натощак – а он уже растерял остатки адекватного мышления. – Извините.
Харрисон отставил свое пиво на край ступеньки и посмотрел с интересом:
- А ты можешь?
- Могу.
- Здорово. Здорово было бы знать, что я не одинок, - похоже, старик МакКой не удивился. – А ты проспись, сынок, и завтра поговорим.
Харрисон поднял Джона за ворот куртки и ласково пнул в дом. Джон добрался до дивана и еще немного полежал, вслушиваясь в шаги за стенкой.
Они вернулись к разговору только через неделю.
- Ты все еще хочешь стать МакКоем?
Они как раз закончили монтировать настил под алтарь. Время близилось к обеду, и Харрисон хотел еще сегодня съездить в город, чтобы присмотреть и дозаказать материалы.
- Почему нет? Я столько раз уже менял документы, что еще один…
Харрисон улыбнулся и покачал головой. Он принимал Джона таким, каким тот был сейчас, без его прошлого, только взяв слово, что тот – не беглый преступник. И Джону было хорошо здесь и сейчас, где-то в Джорджии.
Отчаяние, тщательно подавляемое и старательно запрятанное куда-то глубоко, наконец, исчезло..
- Моего сына должны были звать Леонард. В январе ему должно было бы исполниться 24.
Джон кивнул и набрал номер Саманты, вздрогнув от механического голоса автоответчика.
- Сэм, мне нужны документы на имя Леонарда МакКоя, дата рождения… Ну, пусть 20 января 2227 года. Отец – Харрисон МакКой, проживает где-то в Джорджии. В базе он есть, - Джон сделал паузу. – И… Сэмми, я соскучился. Прости, что не звонил.
Джон завершил звонок.
- В течение пары дней будут.
Впервые за многие десятилетия у Джона будет другое имя. И, возможно впервые, у них Самантой будут разные фамилии.
- Только ты побрейся, сынок, а то для 24-х ты как-то одрях, - Харрисон обнял его по-отечески, и в голове у Джона снова что-то щелкнуло. Время, кажется, перестало напоминать застоявшееся болото.
- А потом я все-таки закончу медицинский.
- Зачем? – удивился старик.
- Буду замаливать свои грехи.
Документов у него еще не было, но Джон уже пробовал новое имя на вкус. Не Джон. Леонард. Теперь.
Конечно, сменив имя он не изменил личность, но может быть потом станет смотреть на мир хоть чуточку иначе, раз уж сам выбрал сегодняшний день за новую точку отсчета.
Леонард вернулся в Джорджию через 4 года. Поздно ночью и со спящим ребенком на руках. Джоанна мирно спала, прижав к груди игрушечную сову. Старик Харрисон молча пустил их в дом, молчал, пока Леонард укладывал дочь в спальне, молчал, пока тот заваривал на крохотной кухне кофе. Так же молча кивнул на бар, в котором всегда был припасен хороший виски, когда Леонард с тихим стуком опустил кружку на журнальный столик возле дивана.
- Нет, старик, не при ребенке.
- Тогда и мне кофе, - старший МакКой вновь зажег плиту и поставил на огонь древнюю турку. – Что ты натворил, что заявился ко мне ночью, замучив дорогой мою внучку? И как моя невестка вас двоих отпустила? На тебе лица нет.
Леонард измученно кивнул на дверь, и Харрисон приглушил возмущенный тон, и спросил снова уже гораздо тише:
- Что случилось, Леонард?
- Она тебе такая же внучка, как я – сын.
- Ну, я еще не совсем из ума выжил, чтобы забыть про наши махинации с документами, сынок, - откомментировал Харрисон, стараясь не сильно шуметь банками и ложкой.
- Нет… в смысле, Джоанна не моя дочь. Джослин подала на развод, - сказать вслух оказалось проще, чем думать чертову мысль и вариться в жалости к себе. Леонард тряхнул головой. В конце концов, он взрослый человек, и за столько лет этот – не первый тяжелый разговор у его жизни. За 4 прошедших года он никому не говорил о своих проблемах, поэтому даже Саманта, навещавшая его с женой пару раз, ничего не заподозрила.
- Что?
В повисшей паузе с противным шипением сбежал кофе. Харрисон досадливо махнул рукой на коричневую лужу и уселся рядом с Леонардом на диван.
- И давно ты знаешь?
Давно? Леонард покрутил в руках полупустую кружку. Давно. Но он как-то не хотел задумываться, что за идеальным фасадом все ненастоящее. Он стал хорошим отцом и был хорошим мужем женщине, которая его не любила. Он хорошо умел врать себе, всегда. Мысли плавно уходили в сторону от вопроса, и Леонард прокручивал в голове события, в которых не нужно было делать вид, что все хорошо. Надо было остановиться еще тогда, когда Джослин согласилась на банальную чашку кофе.
- Эй.
- Прости. Давно. С самого ее рождения. Взял ее на руки и понял, что она не моя. Но веришь, мне было все равно.
- Ты мог ошибиться.
- Мог. Но я потом проверил. Ни я, ни этот ее Клэй. Она к нему бегает последние полгода, а сегодня я случайно услышал ее разговор с юристом, - Леонард смотрел перед собой, потом резко встал и приоткрыл дверь спальни. Джоанна спала, обняв подушку и сову сразу. Светлые волосы растрепались, резинка сползла с косички на самый кончик. Такая маленькая… Какая к черту МакКою разница, кто ее настоящий отец?
Леонард тихонько прикрыл дверь и вернулся на диван.
- Пусть Джослин забирает все, но Джоанну я ей не отдам.
- А она в курсе? Что ты все знаешь?
Леонард покачал головой. Джослин успела устроить скандал по телефону, и Леонарду пришлось попросить таксиста остановиться на дороге в пустыне, чтобы не разбудить ребенка.
- Только про развод.
- Почему мне кажется, что тебе все равно?
Вздохнув, Харрисон запустил кофе-машину, тут же заполнившую гостиную ароматом кофе и корицы, а Леонард попробовал прислушаться к себе. Там, где несколько часов назад пылала глубокая обида, сейчас были только холодное равнодушие и слабая злость. Джослин подарила ему самое прекрасное на свете – Джоанну, и поэтому Леонард закрывал глаза на ее гулянки, виноватые взгляды, собственные ночи в гостиной на диване. Сейчас, дома в Джорджии, то, что он на все закрывал глаза, все четче казалось верхом идиотизма.
- Я не хочу, чтобы ее любовник воспитывал мою дочь. Саманта поможет с лишением прав и найдет няню.
На этих словах старик Харрисон заметно напрягся и помрачнел:
- А что будешь делать ты?
- Не знаю. Поступлю в Академию Звездного флота. Мне нужно уехать отсюда.
- Леонард МакКой, - Харрисон навис над ним, а потом несильно врезал в челюсть. - Ты в своем уме?
Остывший кофе разлился на джинсы. Леонард коснулся кончиками пальцев ссадины, непонимающе и обиженно глядя на отца, пусть и приемного.
- Я тебя не узнаю! – Харрисон был возмущен настолько, что Леонард почти чувствовал волны негодования, направленные на него. А ведь он – жертва!
- Твою гордость настолько задело, что женщина тебя бросила? ТЫ! Именно ТЫ хочешь лишить мою внучку и матери и отца сразу! Ты головой-то думаешь?
Леонард опешил. Он что, настолько…
- Сынок, - голос МакКоя-старшего смягчился.
Старик обнял Леонарда и по-отечески потрепал по волосам.
- В тебе говорит обида и злость. Джоанна останется твоей дочерью. И у нее будет мать. Если тебе так хочется во флот – пожалуйста. Но ты думай о том, что будет лучше для нашей маленькой девочки. Может, все еще образуется.
Леонард хмыкнул. Ему хотелось расплакаться, как когда-то давно, в детстве, но он не мог себе позволить. Хватит на сегодня эмоциональных глупостей.
- Странно, старик, что ты не советуешь мне помириться с женой.
- А зачем? Ты ее не любишь, а мне она вообще никогда особо не нравилась, - Харрисон подмигнул, а Леонард, наконец, улыбнулся.
Его отец прав – он никому и ничему не позволит забрать у него дочь, но ради ее блага он готов поступиться собственной гордостью и послать подальше в задницу свой эгоизм.
Разводы для гражданского департамента были привычным делом и шли по упрощенной схеме: коридор, стопка документов с одобренной заявкой на расторжение брака, кабинет, электронная печать. Джоанна осталась с Сэм и Харрисоном в коридоре, на креслах для посетителей. Леонард не понимал, зачем Джослин понадобилось брать ребенка с собой.
В кабинете, к которому их провела секретарь, ждал мужчина лет за 40, уже заполнивший почти все обязательные формы на паде.
- Я согласен с тем, что после развода ей остается дом со всем содержимым, кроме моих личных вещей и мотоцикла. Плюс алименты на содержание дочери. Мое единственное условие – беспрепятственная возможность участвовать в жизни и воспитании Джоанны МакКой.
- Она не твоя дочь, - вдруг ответила Джослин. Они не разговаривали с того вечера, как Леонард неожиданно уехал с Джоанной к отцу. Работник департамента – Адам, кажется – удивленно приподнял бровь.
- Не отвлекайтесь, - ласково посоветовал ему Леонард и поудобнее развалился в кресле. – И не моя, и не Клэя. А вам пригодятся лишние деньги.
Леонард почти чувствовал, как Клэй Тредвэй за его спиной скрипел зубами и сверлил спину взглядом. Интересно, что бесило того больше – татуировка RIPPER по плечам, которая торчала из-под бретелек белой майки-алкоголички, или то, что Леонард был в курсе плачевного состояния Клэеевской фирмы.
- По документам ее отец – я. И она останется Джоанной МакКой. Не лишай ее отца снова.
Скрипел, но молчал... А может быть Клэя больше бесило его, Леонардово, напускное спокойствие. Слишком уж нормальным он выглядел для человека, который внезапно разводится с женой.
Джослин коротко кивнула, соглашаясь, и опустила взгляд.
- И давно?
- С ее рождения, - Леонард поставил электронную подпись на последнем документе. Осталось только полностью переписать на Джослин недвижимость.
- Почему ты молчал? – подал голос Клэй.
- Я был нужен Джослин, когда ты ее бросил. И я люблю Джоанну. Ты вряд ли поймешь. Но я ДОВЕРЯЮ, - Леонард выделил это слово, - тебе заботиться о них. Не подведи меня.
Леонард вернулся в коридор и сел на корточки рядом с Джоанной. Девчушка обняля его за шею и прижалась крепче, интуитивно чувствуя, что что-то вокруг – с родителями – не так.
- Как ты думаешь, твой папа – герой? – тихо начал Леонард. Ему никогда раньше не приходилось беседовать с детьми на серьезные темы, и сейчас он боялся случайно ляпнуть что-нибудь, от чего Джоанна начнет плакать. Но доверить объяснения теперь уже бывшей жене он не мог.
- Папа – герой. Ты спасаешь человеков, - пролепетала Джоанна и подняла на отца огромные зеленые глазищи. – Ты пойдешь спасать их далеко-далеко?
И умная не по годам.
- Да, маленькая. Но сначала я пойду учиться, - Леонард подхватил дочку на руки. – А о вас с мамой позаботиться дядя Клэй. Ты же знаешь дядю Клэя?
Джоанна кивнула, мило наморщив носик.
- Он смифной.
- А сейчас мы пойдем гулять в парк и кататься на каруселях, да?
Джоанна радостно взвизгнула и сильнее вцепилась в Леонарада:
- А мама с нами пойдет?
- Нет, но с вами пойду я! Ты же не погонишь своего старого дедушку? – Харрисон забрал у Леонарда малышку и двинулся к выходу.
- Конечно мы с папой тебя возьмем, если ты купишь мне мороженое, - серьезно вещала Джоанна.
Леонард улыбнулся, глядя им вслед – все-таки его дочка была замечательной – и повернулся к бывшей жене:
- Привезу ее вечером, заберу вещи и мотоцикл. А ты, - Леонард повернулся к Клэю. Тот смотрел настороженно и, казалось, удивленно. От этого было… никак. - береги мою дочь и ее мать.
Леонард предпочел не оборачиваться. В парке аттракционов, глядя на то, как Джоанна пытается загнать Харрисона на карусель, он понимал, что эти двое – приемный отец и чужая дочь – стали лучшим, что случилось с ним за последние несколько жизней.
Осознание того, что у него больше – снова, блядь – нет дома, в который можно возвращаться, и видимости нормальной жизни, настигло вдруг. Леонард отвез дочь к матери, забрал сумку и ушел, не прощаясь. Сэм обещала отвезти Харрисона домой.
Старик звал с собой, но Леонард отказался: ему нужно было одиночество и время, чтобы разобраться с документами для Академии. Он снял на три дня комнату в мотеле и в первый же вечер нализался до состояние, когда любая попытка связно мыслить пресекалась дичайшей головной болью. Наутро Леонард запретил себе думать о Джослин и Клэе, чтобы на автомате не сжимать кулаки. Но фляжка с виски прочно прописалась в его рюкзаке.
А потом, на борту шаттла для курсантов, с Леонардом случился Джим Кирк.
Кому маленькую мимимишную кошечку?=))) Москва=) Моя подруга подобрала на улице котёнка. Животинка оказалась больной и полудохлой, но есть ещё в мире добрые люди, и котёночку уже две недели усилено лечат.
Так котечка выглядела две недели назад до начала лечения. Свежей фотки пока нет, но прогресс на лицо=)
На лечение от блох, глистов, лишая, пары вирусных заболеваний ушло много денег и нервов. Но кошечке становится всё лучше. И через пару дней её, здоровую, выписывают из стационара. Можно сказать, что животному очень повезло и его спасли от неминуемой гибели. Только проблема в том, что к себе забрать котёнка нет возможности. А отпускать здорового ребёнка опять на улицу...
Котёнок здоровый и очень ласковый и очень хочется, чтоб этому маленькому и везучему ещё раз раз повезло и он нашёл бы свой дом.
КОМАНДА РИЧАРДА АРМИТИДЖА ВЫЛОЖИЛА АРТы, КЛИПы и КОЛЛАЖи 3го лвл-а
Хочешь увидеть full frontal мистера Перси Кортни? Кликай на баннер!!! ~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
Я снова о прекрасном ВОТ! ВОТ ЭТА АХУЕННАЯ ВЫКЛАДКА
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ Сегодня с работы (дааа, нам починили интернет) будет пост любви к моей другой команде которая Bloodsuckers 2013
патамушта я смотрю на нашу почти сверстанную выкладку и считаю что ОНА АХУЕЕНА чуть более чем полностью я себя даже ненужным там субъектом немного чувствую
лучи любви артерам, клипмейкерам и коллажистам ВЫ КРУТЫ
вы этого не видели можете сделать вид, что не читали ну и тд бета? какая бета?
Канон: Pacific Rim Слов: ~800 Пейринг/Персонажи: Чак, Райли, Мако мельком Категория: джен с односторонним юстом Кто найдет что еще - автор не виноват
короче попустило ура
читать дальшеЧак какого-то лешего чувствует себя виноватым. Не перед Мако – девчонке глубоко плевать, что о ней думают другие, ну и Чака… Чака она знает. Привыкла, что он редко думает, какую хрень несет, когда хочет кого-то взбесить.
Чак топчется перед дверью Беккета, оглядываясь по сторонам – вдруг кто увидит. Просто постучать – стремает. Райли может быть где-то еще, скоро отбой, его будет искатьГерк, и вообще… Чак мечется, стараясь не создавать шума в пустом коридоре, и в конце концов сползает по стенке рядом.
За железной дверью послышался неясный шорох. Чак сглатывает – Беккет у себя. Чак думает, в каком случае будет выглядеть большим идиотом – если сейчас уйдет, если постучит или если его спалит кто-нибудь тут, торчащим под дверью, как какая-нибудь преданная группис.
Дверь напротив с тихим лязгом открывается, и Чак встречается взглядом с Мако. Он задирает подбородок и порывается вскочить, делает вид, что просто шел по своим делам и так, отдохнуть присел, полы в их части уж больно хорошие и жопе удобно. Но девушка останавливает его кивком и пальчиком манит к себе.
Чака не удивляет, что Мако знает код замка. Она же второй пилот, доверие, взаимопомощь и прочая шняга, у них с Герком так же. Вот только смотрит в глаза почему-то устало и грустно. Совсем без сил:
- Помоги ему, у меня не получилось.
Она легко толкает Чака в спину, в комнату, и закрывает за собой дверь. Чак думает возмутиться, что он не нанимался Беккету сиделкой и сказки на ночь рассказывать не собирается, но тут же замирает на пороге, боясь пошевелиться. Райли за спиной что-то шепчет и тихо стонет.
Вашу ж мать.
Лампа стоит на полу с накинутой сверху футболкой, давая достаточно света, чтобы не сносить скудную мебель. Чак осторожно подходит к спартанской – такой же, как у него самого – кровати. Вряд ли Райли обрадуется, когда обнаружит в своей комнате охреневшего Чака.
Дорвался, блин, до тела. Вовремя. Подростковая мечта и главный объект дрочева спит в двух шагах и – кайдзю его раздери – тихо стонет. Герк перестал реагировать на мелькавшие иногда в дрифте фантазии, только задумчиво кивал – мол, перебесится, пройдет. Не прошло, да и Чак не хочет, чтоб проходило. Это же Райли мать его Беккет, в одиночку выведший Егеря на сушу, ходячая легенда и чистый секс. Его просто хочется, но получается только нарваться на драку.
Стоны Райли не пускают ближе и заставляют Чака нервничать. А еще ему страшно. В выдуманном мире Чака Хенсена что-то искривляется, в его мире Райли не снится ничего. Чак с трудом протягивает руку, опускает на покрытое испариной плечо и чувствует, как Беккета трясет. Ему снятся кошмары, и он не просыпается от тяжелого прикосновения.
Чак трогает вывернутую, высунутую из-под одеяла ладонь, запястье, шею, лоб – Райли горячий везде, его лихорадит. Приступ паники Чак подавляет усилием воли – это же Беккет, хороший мальчик, если бы он был болен, то сам сдался бы в медблок.
- Эй, Беккет, засранец, хватит спать, - зовет Чак в полголоса, трясет за плечо, но Райли глубоко погряз в своим кошмарах и не хочет просыпаться. Зато сам Чак неожиданно получает по ребрам. Не больно, но обидно. Удар получается смазанным.
- С-сука… - сквозь зубы выдыхает он. Совесть голосов маршала Пентекоста запрещает бить спящего, и приходится уворачиваться, чтобы не схлопотать в глаз. Беккет вырывается, будто дерется с неизвестным противником, но как-то бессмысленно, хаотично. Чак уворачивается от очередного кулака и наконец прижимает Райли к кровати своим весом, седлает ноги и прижимает руки по обеим сторонам головы.
Райли тяжело дышит и наконец открывает глаза. Зрачки все еще не фокусируются, и под пальцами, на запястье, Чак чувствует бешено стучащий пульс.
От Беккета пахнет морской водой и потом. То, что он сейчас слабее, заводит похлеще отцовской порнушки.
- Слезь с меня, - с трудом выдыхает Беккет и дергает руками. Но Чак держит крепко, все еще не до конца уверенный, что того отпустило.
- Тебя трясет, - Чак наклоняется к уху, нарочно растягивая гласные. – Ты стонешь, Ра-айли, как девчонка из группы поддержки, которую жарит в раздевалке капитан футбольной команды.
Чак дуреет от его тепла и того, что Райли не делает серьезных попыток вырваться. И не слезает. Сидеть верхом на Беккете неожиданно удобно.
- Я замерз, - выдыхает Райли и отводит взгляд. В комнате жарко и почти нечем дышать. Чак не комментирует.
- Не расскажешь?
- Не твое дело.
- Придурок. Драться сейчас не полезешь?
- Нет.
Чак неохотно слезает и двигает несопротивляющегося Райли к стенке. Наглеет настолько, что ложится рядом и обнимает поперек груди, чувствуя, как под пальцами бьется сердце.
- Эй, что ты…
- Спи, Беккет. Мако мне завтра голову оторвет, если ты не придешь в норму, - бурчит Чак, устраиваясь поудобнее. Слабые попытки выбраться из объятий его совсем не волнуют.
Райли еще возится какое-то время, но смиряется с ролью Чаковой подушки. Его дыхание выравнивается, дрожь утихает. Чак тянет из кармана брюк коммуникатор и пишет сообщение Герку: «Я у Беккета, но все норм. Утром расскажу». Он уверен, что теперь отец не станет его искать по всей базе и не придет сюда.
Пилоты, дрифт, доверие.
Чак думает, что им с Беккетом надо попробовать совместный дрифт. Райли до утра ничего не снится.
и далее ~ 470 слов
читать дальшеЧак просыпается по внутреннему будильнику и сверяется с коммуникатором. 5.15. Герк встает обычно в 6, во сколько встает Райли – он не знает.
Но в начале шестого утра шаттердом спит, и вряд ли кто-то спалит Чака, выходящего от Беккета, будто провел там всю ночь. Хоть и провел.
Чертыхаясь даже не в половину, а от силы в четверть голоса, Чак разыскивает в темноте скинутые ночью ботинки, подсвечивая себе коммуникатором. Ботинки – что странно – аккуратно стоят около кровати. Райли, который начал ворочаться, когда Чак выбрался из под одеяла, вдруг затихает:
– Уже уходишь?
Чак вздрагивает, роняет ботинок на пол и оборачивается. При тусклой лампочке коммуникатора глаза Райли нездорово блестят.
– Знаешь, Беккет, если меня спалят тут с утра…
– Понял, понял, – прерывает начавшееся ворчание Райли. Чаку чудится сожаление, будто чертов Беккет совсем не против, если он, Чак Хенсен, тут останется. Привычная картинка мира снова осыпается куда-то в пустоту. Дать Райли по морде, получить вдвойне в ответ – тут все просто, но вести какие-то разговоры на рассвете… Блядь, ну знал же, что будет неловко просто потому, что это УТРОБЛЯДЬВКОМНАТЕРАЙЛИБЕККЕТА, потому и хотел слинять. Чак снова чувствует себя группис, но теперь той, которая не понимает, что от нее хочет кумир.
– Эй, Беккет, – Чак присаживается на корточки возле кровати, завязывая шнурки. – Я хочу совместный дрифт.
– Решил покопаться в моих мозгах? – заинтересованно спрашивает Райли. Чаку кажется, что над ним ставят какой-то эксперимент, и ему это очень, очень не нравится.
– Я помочь хочу, придурок, – огрызается Чак. Обзывать Беккета так легко и почти естественно, хотя на самом деле сказать хочется совсем другое. Где-то на полу валяется еще и куртка, но ее Чак никак не может нащупать.
– Хорошо, – от спокойного голоса Райли Чаку становится на секунду не по себе.
– И что, никаких возмущенных воплей, чтобы я не лез к тебе в голову, потому что я не чертов психолог и все равно нихера не пойму? – Чак не повышает голос, но ему необходим ответ. Прямо сейчас. Любой, даже грубый, поэтому он продолжает: – И что ты не маленький мальчик и можешь заснуть без плюшевого мишки?
– В роли плюшевого мишки был сегодня я, и после проведенной вместе ночи…
– Звучит по-идиотски, – огрызается Чак. Но тут же спохватывается: – Это не ответ, Беккет!
А Райли хрипло – сонно – смеется, сбивает с толку. Чак несильно бьет его подушкой по голове, так по-детски прекращая начинающуюся истерику.
– Все, прости, – Райли заворачивается в одеяло и внимательно смотрит. Практически ощущать в темноте чужой, направленный только на него взгляд, чертовски приятно.
– Что? – вскидывается Чак. Беккет продолжает сбивать его с толку.
– Просто сегодня я нормально спал.
Чак различает слабую улыбку и кивает, забыв, что Райли вряд ли его видит.
– Тебе надо посмотреть самому, Мако будет недостаточно? Прешь напролом, Ча-арли?
– Как всегда, – Чак улыбается, понимая, что выбил согласие.
– Я поговорю с Герком и маршалом. Они дадут нам попытку совместного дрифта.
Чак уходит, не дожидаясь, пока Райли скажет что-то еще. Он и так уже задержался. И хоть пока слабо понимает, что творит, но чувствует, что так правильно.
И еще плюс ~550
читать дальшеПентакост соглашается на еще один пробный дрифт – уже Райли и Чака – неохотно. Но быстро. Может быть ему что-то говорил Герк, может хватило молчаливого кивка Райли. Или все-таки Мако, которая что-то тихо сказала маршалу про психологов до того, как Чак открыл рот, и так же тихо ушла, на прощание хлопнув Чака по плечу.
Маршал почти сразу начинает заполнять официальную форму, чтобы в случае чего не прикопались инвесторы.
– Который егерь будем подключать?
– Эврику, – быстро отвечает Чак. У него наготове аргументы, что если что-то пойдет не так, Эврику он знает, сможет вывести, что это его затея и его ответственность, но ни Герк, ни Райли не возражают. Райли вообще все равно, похоже – он как прилип к стене у входа, так и стоит там, скрестив руки на груди.
– Да мне без разницы, рейнджер, – отрезает Пентакост. – Мы подключим только кабину. Остальные функции егеря вам будут недоступны. Возражения?
– Никак нет, сэр!
– Тогда сегодня, в 22.30. Закончим побыстрее. Свободны!
Маршал набирает чей-то номер на внутреннем телефоне, на секунду зажимая трубку ладонью:
– Но имейте ввиду, Хенсен, мне это все равно не нравится. Вы не психолог.
– А он психологов и не пустит, – лыбится Чак, уверенный, что прав.
***
В дрифте впервые темно как… Чак беззвучно матерится и ищет, ищет… Райли силуэтом возникает где-то впереди, а собственные воспоминания вспышками растворяются за спиной. У Чака тоже есть свои тараканы, усатые и холеные, которых он пока не готов знакомить с Райли лично.
Но Беккету и в дрифте все равно: он замер впереди и смотрит на что-то, но света слишком мало, и Чак подходит ближе.
Звука нет, но Чак видит Йенси, и тот кричит. Чак точно знает, что это за бой, но кодовое имя кайдзю, как назло, вылетает из головы. На секунду все снова становится черным, а потом синяя кровь, кислотная, неистерпимо яркая, что режет глаза, течет по кабине егеря. Она смешивается с водой, течет дальше, смешивается с кровь Райли, заливает рваную рану на боку. Это должно быть чертовски больно, но Райли стоит рядом и он совершенно спокоен.
Неожиданно рядом появляется Йенси, и Чак понимает, что бой уже закончен, они где-то в комнате, в безопасности. И бок у Райли перетянут бинтами. От крови кайдзю должен был остаться след, такой же синий. Йенси что-то шепчет – Чак не слышит. Скорее чувствует шевеление воздуха, как чувствовал бы Райли. И сильные руки на своих плечах.
Райли резко тянет за собой в реальность, и Чак судорожно хватает воздух. Смотреть со стороны, оказывается, неибически сложно.
Чак ловит взгляд Беккета и скептически поднимает бровь. Тот в ответ только пожимает плечами. Чак ловит его у выхода из кабины за руку.
– Ямараши?
Чертов Беккет кивает и снова пожимает плечами. Он слишком спокоен, и Чака это бесит до стиснутых еще сильнее на запястье другого пальцев.
Чак уже решил, что снова придет к Райли ночью, и уверен, что тот будет его ждать.
Они вдвоем проходят мимо техников, Чак как всегда – прямо и самоуверенно. Результат совместимости – идеальный. Но кого это ебет?
Герк лишь молчаливо провожает взглядом, когда Чак выскальзывает из их комнаты аккурат после полуночи. А Райли действительно ждет.
Чак бы, наверное, уже давно набил бы морду тому, кто так беспардонно лезет в его жизнь, в мозги. В ту же кровать.
– Блять, Беккет, не прижимай ко мне свои холодные ноги! – ворчит Чак, устраиваясь на узкой койке и обнимая Райли со спины.
– Иногда ты такой мудак, – от волос Райли сладковато пахнет ванилью, но Чаку лень спрашивать что-то еще.
Без слов хорошо. Так – хорошо.
Еще over 700 слов читать дальшеПроходит целых три недели после победы, когда Чака, наконец, выпускают из медблока. Врачи говорят, что он на удивление быстро восстанавливается, говорят, что из-за крови кайдзю у него теперь измененная ДНК, еще что-то про дополнительные тесты. Врачи вообще много говорят, но Чаку почти плевать – признали не опасным, и ладно.
Чака до зубовного скрежета бесит собственная левая рука, расчерченная неровными синими и голубыми линиями, как чернилами. Кожа, сожженная кровью кайдзю, чуть шероховатая под пальцами, не похожа на шрамы. На фоне такого напоминания рубцы на боку, ноге и над бровью вообще не заметны.
Расписанную руку не скрывает футболка. Чак чувствует спиной настойчивые взгляды, но делает вид, что так и должно быть. Стискивает зубы и не надевает рубашку. Он же, блядь, Чак Хенсен, его не-е-бет, что думают другие. Он надеется, что отвращение к собственному отражению скоро пройдет.
Больше всего Чаку хочется найти Райли и повод, чтобы дать тому по морде. Без всяких там привет-пока.
За три недели паломничество в медблок совершили все, кто был с Чаком хоть как-то знаком. Мако приходила трижды, притаскивала откуда-то печенье, которое Чак по-тихому скармливал Максу. Макса каждый день приводил с собой Герк, теперь уже для всех маршал Хенсен. Доктор Гейзлер вообще прописался в команде медиков, участвовал как наблюдатель во всех тестах и затыкался только тогда, когда появлялся доктор Готтлиб. И уволакивал покорного – и молчащего – Гейзлера.
Только мудак Беккет не приходил. Было по-детски обидно. Чак уж было начал думать, что после совместного дрифта они… ну… хотя бы друзья.
Но это же охуенный Райли Беккет, спасший мир! Какое ему дело до простых смертных вроде Чака? Рядом же Мако, и наверняка куча восторженных фанатов, которые…
Злобную мысль про фанатов Чак не додумывает – в кармане пищит коммуникатор. Обед, столовка, где он, возможно, пересечется с отцом. Если тот, конечно, вырвется от своих маршальских обязанностей. Чак не признается вслух, но по отцу он скучает.
После победы жизнь в шаттердоме течет почти так же, как и до: все еще настороже, все еще боятся, что разлом снова откроется, только вместо маршала Пентакоста маршал Хенсен, у которого почти не остается времени на сына. Не то чтобы Чак сильно страдал без отцовской заботы, нравоучений, вздохов и выразительных взглядов, но в комнате – наконец-то только его – непривычно тихо. Даже если на полу возится с игрушками Макс.
Столовая наполовину пуста. Макс семенит следом, лениво погавкивая на проходящих мимо. Чак сразу замечает Райли и Мако на другом конце, у противоположного входа, но когда поворачивается снова с подносом, то видит только удаляющуюся спину. Удаляющуюся медленно, чтобы не было похоже на бегство, – мстительно думает Чак и ухмыляется. Вот и повод поговорить.
Мако приветливо машет рукой и кивает на место рядом с собой. Чаку почему-то кажется, что та совсем не удивлена.
Макс запрыгивает на лавку и кладет морду Мако на колени, выпрашивая вкусненькое.
– Что это с ним?
– Опять кошмары, – Мако с тоской смотрит куда-то в сторону. Она-то точно знает, что Чаку не все равно, хоть он и пытается выглядеть вечным похуистом.
Мако слишком долго молчит, а шепотки за спиной начинают бесить. Чак улавливает что-то про шрам и так же молча поднимает средний палец. Голоса сразу стихают – никто не рискнет связываться с раздраженным Хенсеном-младшим. Самоубийц не завезли.
Чак пытается вернуться к разговору:
– А вы не?... – что «не» – он и сам пока не решил, но Мако понимает:
– Нет. Мы просто друзья и партнеры. И знаешь, в чем проблема, я думаю?
Чак пожимает плечами. У него вообще нет представления, какие тараканы маршируют у Райли в черепной коробке.
– Он боится нас всех потерять. Как потерял брата.
Чак давится рисом:
– Нас?!
– И тебя тоже. Он не верит, что все мы живы.
У Чака в голове внезапно возникает ПЛАН. Именно так, большими буквами. Дурацкий, прямолинейный и, наверное, горько-отчаянный, но зато позволит разобраться с Беккетом и его кошмарами. Или они разосрутся окончательно. Ну или хотя-бы Чаку перестанет сниться полуголый Райли, развалившийся на его кровати.
***
Чак ощущает себя именно тем ублюдочным засранцем, коим его считает половина работников шаттердома, когда врывается после короткого стука к отцу в кабинет.
– Маршал, сэр! Мне нужна увольнительная на берег!
– Сейчас?
– Да.
Геркулес Хенсен только закатывает глаза и подписывает стандартную форму. Чак уже почти сжимает в руке заветную бумажку, когда Тендо Чой, разговор с которым Чак бесцеремонно прервал, вдруг спрашивает:
– А зачем тебе в город?
– За смазкой и презервативами. Хочу трахнуть Райли Беккета.
Чак не может отказать себе в удовольствии посмотреть несколько мгновений, как вытягивается лицо Тендо, и выйти, аккуратно прикрыв дверь. За спиной проносится охреневшее «Серьезно?!» и усталый вздох отца:
– Взрослые уже, сами разберутся.
ну и концовочка на over 500 слов
читать дальшеЧак делает ставки сам с собой – донесут или нет, сбежит Райли сразу или сначала врежет? В принципе, Чака устраивают оба варианта: в первом ему не привыкать сидеть под дверью, а второй он и сам предложить может, если что. Нормальная драка может даже и лучше варианта с сексом. Не то чтобы Чак не собирался попытаться, смазку-то он купил… Просто удаляющаяся спина бесит куда больше собственной руки. Просто для Чака сейчас все просто: если бесит – разберись, не можешь – забей.
Он находит Райли в одном из маленьких тренировочных залов: ровный пол и низкий потолок, несколько матов в углу, полки со снарядами у входа, железная перекладина торчит из стены. Чак такие не любит – слишком мало места, негде развернуться, да и без Мако он вряд ли нашел бы нужный коридор.
Света мало. Только из высокого окна на противоположной стене и от свечей на полу. Романтика. Но есть и плюс. Огромный такой, делающий второй вариант развития событий более вероятным. Из зала только один выход, и его загораживает Чак.
Райли ничего не замечает. Он продолжает кружить по залу с закрытыми глазами, рассекая воздух шестом, и чудом остается в круге, не наступая на свечи.
Чак тихонько скидывает куртку, берет со стойки шест и делает пару шагов вперед: - Короткий спарринг, Беккет?
Райли замирает и как-то сразу осыпается.
- Только чур меня сильно не бить, - Чак нехорошо усмехается и нападает.
Шесты гулко стучат друг об друга. Райли напряжен и сосредоточен, примеривается, сдерживается, стараясь не бить по левой стороне, и упорно не смотрит на Чака.
А Чак улыбается шире – его-то никто сдерживаться не просил. Еще через несколько кругов по залу Райли глупо открывается, спотыкаясь о подставленную ногу, и валится на пол, задевая свечи и заливая воском пол. Шипит, попав плечом в остывающую массу, а Чак не может перестать улыбаться, как идиот, и опускается сверху. Лежать на Райли, обнимать его, ожидаемо удобно. Чак тянет носом запах ненавистного теперь моря, а неугомонный Беккет под ним начинает ерзать:
- Слезь с меня, амбал.
- Ты опять слиняешь.
- Не слиняю. Может, поговорим? – Райли неуверенно пытается выбраться, но Чак подрывается и устраивается верхом. Упираясь коленями по бокам.
- Знаешь, Беккет, если бы мне кто сказал, что из-за тебя я буду спешить в кроватку до полуночи, я бы отвинтил ему башку. Так что поговорит потом, Беккет.
Чак почти не слышит слов за шумом в ушах, а его наглость и решительность вдруг идут лесом. Он просто смотрит, а Райли разочарованно выдыхает, приподнимается на локтях и целует его сам.
- Меня сдал Тендо? – Чак прижимается губами к жилке на шее и ждет ответа.
- Маршал Хенсен написал, чтобы я опасался за свою задницу, - Райли смеется – Чак улыбается в ответ – и ведет ладонями по Чаковым предплечьям. Свечи гаснут одна за другой, оставляя в зале только холодный свет от уличного фонаря.
Чак напрягается и зажмуривается: в темноте шрамы на руке начинают светиться неярким синим. Он уверен, что сейчас начнутся вопросы, и он ляпнет грубость, и все испортит.
Райли ведет пальцами по неровным синим линиям шрамов, а Чак приоткрывает глаза и внимательно следит за его сосредоточенным лицом.
- Красиво.
И Чак верит, что сможет забить на то, с чем не может разобраться, гораздо раньше.
На работе сегодня нет инетрнета И есть вероятность, что не будет его и завтра Сижу с планшета через телефон Страдаю хуйней Потому что сделал всю работу, новую не получу потому что все через почту а интернета нет а календарь делать не хочу ...